— Но ваши чувства мог обмануть какой-нибудь мошенник-трюкач. — Боюсь, сэр, я уже сделал свой выбор.

— Ну, в таком случае, я тоже, — прорычал Челленджер, бросив на Мелоуна неожиданно враждебный взгляд. — А теперь вы покинете этот дом и вернетесь только тогда, когда вновь обретете рассудок. — Минуточку, — остановил его Мелоун. — Прошу вас, сэр, не принимайте скоропалительных решений. Я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы рисковать ею. Возможно, под вашим руководством я бы скорее разобрался в вопросах, которые ставят меня в тупик. Если мне удастся все устроить, не согласитесь ли вы лично присутствовать на одном из сеансов, чтобы благодаря вашей невиданной наблюдательности пролить свет на вещи, которые я сам не могу понять?

Челленджер был неимоверно падок на лесть. Он сразу почувствовал себя важной птицей, распустил перья и захорохорился.

— Если я, дорогой Мелоун, смогу помочь вам избавиться от этой заразы — назовем ее, скажем, microbus spiritualensis, — то я весь к вашим услугам. С радостью уделю часть своего свободного времени, чтобы разоблачить эти пагубные заблуждения. Не стану утверждать, что вам не хватает мозгов, но вы слишком добродушны, поэтому легко подпадаете под чужое влияние. Только предупреждаю, что я буду въедливым и дотошным инспектором и полностью использую возможности лабораторных методов, в которых я, по общему признанию, так преуспел.

— Именно об этом я и мечтал.

— Тогда вам остается лишь все подготовить, а уж я не заставлю себя ждать. Пока же я вынужден настаивать на том чтобы вы на время оставили в покое мою дочь.

Некоторое время Мелоун колебался.

— Обещаю вам ждать шесть месяцев, — наконец сказал он. — Что же вы собираетесь делать потом?

— Там видно будет, — дипломатично ответил Мелоун, тем самым с честью выйдя из довольно сложной ситуации.

Случилось так, что, покинув квартиру профессора, Мелоун столкнулся с Энид, которая возвращалась из магазина. Со свойственным ирландцам нахальством Мелоун рассудил, что отсчет обещанных шести месяцев можно начать в любой момент, но не обязательно прямо сейчас, поэтому он уговорил Энид спуститься с ним в лифте. Лифт был из тех, что управляются изнутри, и одному лишь Мелоуну известно, каким образом он застрял между этажами, но факт тот, что, несмотря на стук и нетерпеливые звонки, он тронулся с места не раньше чем через пятнадцать минут. Когда же агрегат вновь заработал и Энид вернулась домой, а Мелоун оказался на улице, оба уже были морально готовы к шестимесячному ожиданию и надеялись, что им удастся благополучно пережить этот эксперимент.

Профессор Челленджер трудно сходился с людьми. Быть его другом одновременно означало и быть его вассалом. Он не терпел равных себе, но в роли покровителя был непревзойден. Тогда — при всей своей царственной осанке, гипертрофированном чувстве собственного достоинства, самодовольной улыбке и облике снизошедшего до простых смертных божества, — он мог держаться в высшей степени дружелюбно. Но много и требовал в благодарность за свое расположение: глупость внушала ему отвращение, физическое уродство отталкивало, независимость вызывала протест. Ему нужен был друг, которым бы восторгался весь мир, но тот должен был, в свою очередь, восторгаться одним-единственным сверхчеловеком, верховным существом. И такого друга Челленджер обрел в лице доктора Росса Скоттона, который одновременно стал и любимым его учеником.

А теперь этот человек смертельно заболел. Его пользовал доктор Аткинсон из клиники Святой Марии, который уже появлялся на страницах нашей повести, и его сообщения о состоянии больного были весьма удручающими. Болезнь называлась рассеянный склероз, и Челленджер знал, что Аткинсон не преувеличивает, говоря, что выздоровление почти невероятно. Как все-таки несправедлива судьба: молодой блестящий ученый, еще не достигший своего апогея, но уже написавший такие основополагающие труды, как Эмбриология симпатической нервной системы. и Ошибки справочника Обсоник, должен буквально превратиться в ничто, распавшись на отдельные химические элементы и не оставив следов своего существования. Что оставалось профессору: лишь пожимать своими широкими плечами, трясти своей огромной головой и готовиться к неизбежному. День ото дня вести, доходившие от ложа умирающего, становились все более печальными, а потом и вовсе наступила зловещая тишина. Однажды Челленджер навестил своего юного друга в его квартире на Гауэр-стрит, но то, что он увидел, так его потрясло, что он больше своих визитов не возобновлял. Судороги скручивали страдальца в бараний рог, и ему приходилось закусывать губы, чтобы подавить стон, — возможно, стоны и облегчили бы его мучения, но Россу Скоттону это казалось недостойным мужчины. Он ухватился за руку учителя, как утопающий хватается за соломинку.

— Неужели все действительно так, как вы говорите, и меня не ждет ничего, кроме отпущенных мне шести месяцев пытки? И ни единого проблеска жизни в беспросветном мраке вечной смерти?

— Мужайтесь, мой мальчик, мужайтесь, — сказал Челленджер. — Лучше смотреть правде в глаза, чем искать утешение в бессмысленных фантазиях. При этих словах с губ несчастного сорвалось долго сдерживаемое стенание. Челленджер вскочил и опрометью кинулся прочь. Но затем события приняли неожиданный оборот. Все началось с появления мисс Делисии Фримен.

Однажды утром в квартиру профессора постучали. Открыв дверь, Остин, дворецкий, — суровый и молчаливый — на высоте своего роста не обнаружил никого. Лишь опустив взгляд, он заметил наконец миниатюрную женщину с тонкими чертами лица, которая смело глядела на него своими глазами-бусинками.

— Мне надо видеть профессора, — сказала она и нырнула в сумочку, чтобы выудить оттуда визитную карточку.

— Он не может вас принять, — ответствовал Остин.

— О, я уверена, что может, — невозмутимо парировала крохотная женщина. Ни редакционные лабиринты, ни кабинеты государственных мужей, ни высочайшие канцелярии не пугали ее, если она знала, что может сделать добро.

— Он никого не принимает, — повторил Остин.

— Но я должна его увидеть, — заявила мисс Фримен и вдруг нырнула дворецкому под руку, а затем с безошибочным инстинктом направилась к святилищу — кабинету профессора, — постучалась и вошла. Из-за бумаг, которыми был завален стол, поднялась львиная голова. Львиные глаза сверкнули.

— Как понимать это вторжение? — взревел лев.

Но маленькая женщина ничуть не смутилась — она ласково улыбнулась сердитому лицу.

— Я так рада с вами познакомиться, — сказала она. — Меня зовут Делисия Фримен.

— Остин! — заорал профессор. Бесстрастная физиономия дворецкого появилась в дверях. — Что происходит, Остин? Как сюда попала эта особа? — Я не смог ее удержать, — жалобно промямлил дворецкий. — Пожалуйте за мной, мисс, нам уже надоели подобные штучки.

— Нет, нет! Вы не должны сердиться, это вам не идет! — кокетливо протянула женщина. — Мне говорили, что вы просто чудовище, но на самом деле вы — душка!

— Кто вы такая? Чего вам надо? И знаете ли вы, что я один из самых занятых людей в Лондоне?

Мисс Фримен вновь нырнула в сумочку: она вечно рылась у себя в сумке, выуживая оттуда то буклет об Армении, то памфлет о Греции, то брошюру о деятельности христианской миссии в Индии, то манифест какой-нибудь секты. На этот раз на свет Божий был извлечен свернутый вчетверо листок. — От доктора Росса Скоттона, — объявила она. Письмо было небрежно свернуто и настолько коряво написано, что его было трудно читать. Челленджер склонился над ним.

Дорогой друг и наставник, выслушайте, пожалуйста, то, что скажет эта дама. Я понимаю, что это противоречит вашим взглядам, и все равно я должен на это пойти. Вы сами говорили, что у меня нет надежды, но я испробовал один метод, и он мне помог. Знаю, что все это звучит дико, а я произвожу впечатление безумца, но слабая надежда лучше никакой. На моем месте вы поступили бы так же, посему не отбросить ли вам предубеждения, чтобы своими глазами во всем убедиться? Доктор Фелкин будет у меня в три. Дж. Росс Скоттон.