– Куришь? – спросил ее парень.

– Только пассивно, – отозвалась девушка.

– Ну, то есть травку?

– Как ты меня назвал?

Эдгар фыркнул в раковину, скользкую от чьей-то розовой блевотины. Парень ушел, а Эдгар посмотрел девушке в глаза. Та подмигнула.

С ног до головы – хрустальную Золушку. Хрустальные туфельки, синие хрустальные губы, хрустальный зонтик в руках. Неподвижные оборки бального платья из плексигласа.

Пол вибрировал от басов: электрическим током они жужжали в подошвах ботинок Эдгара и сотрясали позвоночник. Больше не было ни слов, ни мелодии – только шум и бешеный барабанный бой, вторивший сердцу Эдгара, внезапно припустившему вскачь.

Затуманенный виски, светомузыкой и синей дымкой взгляд прояснился, и Эдгар понял, что с Золушкой у незнакомки не так уж много общего.

Густая масса кудрявых волос, таких светлых, что при мысли о количестве пергидроля у Эдгара зазудела кожа головы. Радужные сполохи на кончиках, словно растаявшие разноцветные драже. Темно-синяя губная помада, подчеркивающая океанский цвет праздничного наряда. Бокал шампанского с долькой лимона на кромке. А на цепочке на шее – похоже, миниатюрная золотая карета.

Когда стробоскоп включился снова, пронизав комнату синими лучами, возможная карета превратилась в вероятную тыкву. Эдгар и незнакомка опять встретились взглядами, и ему почудилось, будто что-то в ее лице пробило полночь: зрачки стали черными колоколами на часовой башне, отбивающими двенадцать ударов.

– Гм, привет, – поздоровался Эдгар, подходя ближе. Подмигивание Изолы небрежной искрой подожгло буйные заросли его надежд, тотчас заполыхавшие степным пожаром. – Привет, – повторил он и по-дурацки взмахнул рукой. Вообще-то у него никогда не получалось флиртовать, но в тот вечер он чувствовал себя еще более неловко, чем обычно. Виски в желудке сгущалось и уже грозило створожиться.

– Я не курю, – объяснила она, – но все равно спасибо.

– Э-э… Ну, я тоже не курю, – промямлил Эдгар.

Девушка пожала плечами.

– Мне нельзя. Брат меня сразу убьет.

– А-а, – протянул Эдгар. – Бережет тебя?

– Не хуже бронежилета.

Оба неловко потупились и отхлебнули из своих бокалов.

– Я – Эдгар.

– Ага, – с загадочной улыбкой постучала она по носу. – Так и подумала, что твое лицо мне знакомо.

Эдгар сглотнул: на кого же он похож, такой неуклюжий и бледный? Он как мог небрежно прижал пивную бутылку ко взмокшему лбу и выдавил:

– О… Мы знакомы?

– He-а. Но я тебя знаю. Я читала твои книжки. – Он непонимающе посмотрел на нее, а девушка приподняла бровь, пальцем оглаживая кромку бокала, словно волшебную лампу Аладдина. – Эдгар Аллан По?

– О, типа, «Ворон» и все такое?

– Ну да. Хотя это и не лучшее из твоих сочинений.

Эдгар неловко рассмеялся и тут же замолчал, услышав эти булькающие звуки.

– Я – просто Эдгар.

С механическим шорохом комнату вновь заполнил дым, скрыв обоих туманом, словно пришедшим сюда с далеких болотистых пустошей. Незнакомка протянула сквозь марево ладошку для рукопожатия, и в свете прожектора мелькнули обкусанные до мяса ногти, покрытые лаком с блестками.

– Я – Аннабель Ли.

Под утро, когда вечеринка уже содрогалась в агонии, Эдгар, преодолев лабиринт переплетенных ног и пустых бутылок, добрался до чудесным образом опустевшего кресла и поискал имя таинственной девушки в Интернете. Только тогда до него дошло.

В ванной было так же туманно, как и на вечеринке по случаю окончания лета два дня назад. И удушающе жарко, словно липкий воздух поступал по трубам из тропиков. Лужи воды, мокрые полотенца. Бруски мыла с прилипшими светлыми волосками.

Девочка по частям: кукольно-тонкие ноги, бритвенный порез на коленке. Торчащие бедренные кости. Бледные руки, умащенные клубничным лосьоном для тела.

Она намотала полотенце на голову как тюрбан. Зеркало запотело от пара, и Изола Уайльд подняла руку, чтобы его вытереть, но, передумав, схватилась за раковину и наклонилась ближе к запотевшему стеклу. Отражение мутное, словно анонимный свидетель в вечерних новостях или информатор из среды мафии на месте свидетеля. Изола в программе защиты свидетелей. Анонимная Уайльд. Она могла бы быть кем угодно.

– Зеркало, зеркало, что на стене, – нараспев протянула она, стараясь, чтобы голос звучал так же туманно, как расплывчатое отражение. – Кто красивее всех в стране?

В тумане поплыли слова, и под ловкими пальцами древнего волшебства, заключенного в стенах, на зеркале начали проступать буквы:

– Одета ты или нет, я захожу, Изола.

Изола уже вытирала зеркало, когда без дальнейших церемоний мама Уайльд распахнула дверь. Ее всклокоченные после сна волосы превратились в гнездо сказочных грез, под глазами темнели круги. Но зеркало все равно должно было назвать ее самой красивой: даже больная, почти прикованная к постели, мама Уайльд все равно сохраняла отблеск былой привлекательности и зерно очарования. Так выглядела бы стареющая Мэрилин Монро, если бы ей вовремя промыли желудок.

Однако все лучшие, с точки зрения Изолы, мамины фотографии были сделаны до того, как ей поставили диагноз. Смазанные края, длинные ресницы, накрашенные улыбающиеся губы, веснушки на носу. Конец восьмидесятых: мама лежит на кровати, держа в руках телефонную трубку с проводом, – и никаких пузырьков с пилюлями на тумбочке. И слегка округлый живот без серебристых растяжек, оставшихся после беременности.

– О, хорошо, что ты не голая, – сказала мама. – Идем, ты не успеешь как следует причесаться до школы.

– Спасибо, что встала, чтобы повидаться со мной сегодня, мама.

Мама Уайльд кисло улыбнулась. Стащила с Изолы импровизированный хиджаб и начала вытирать ей волосы, пальцами распутывая колтуны.

– Почему у тебя синяки под глазами? Опять подралась?

Изола потерла глаза костяшками пальцев.

– Нет, просто спала в макияже.

На самом деле «спала» – это сильно сказано. На вечеринке Изола долго не задержалась, но потом почти до света бродила в лесу, а когда, наконец, улеглась, сон тотчас раздробился на туманные картинки карнавала и мальчиков, что срывались с высоты над блистающей огнями землей, раскинув руки для полета.

– Так поздно легла? – чуть насмешливо откликнулась мама, пытаясь отлепить с ее мокрого затылка очередную прядь волос. – Ты только отцу не говори. Онто думает, ты к полуночи уже десятый сон видишь, и слава богу. Да, кстати! Он не знает, что ты смотрела в пятницу ночью эти ужасные новости.

Изола удивленно вытаращила глаза, а мамины пальцы замерли, не доплетя косу. Взгляды матери и дочери встретились в отражении, и Изола поняла, что правда написана у нее на лице так откровенно, словно волшебное зеркало отразило все ее мысли.

– Все нормально. Просто не говори отцу, – прошептала мама, выпутывая пальцы. Наклонилась ближе и большим пальцем убрала хлопья туши с нижних ресниц дочери. – Ты же знаешь, насколько он… чувствителен к таким вещам.

Мама успела спуститься первой и уже хлопотала у плиты, вся воздушная в своем халате. В духовке что-то запекалось. Мама прикрыла кухонной лопаткой зевок, внимательно следя за потрескивающей в сковороде яичницей.