В жаркие дни, когда солнце раскаляет дорожную пыль так сильно, что она оживает и клубится без всякого приложения внешней силы, город Шгар замирает и бессильно ждет заката светила. Весь базарный люд: кто побогаче — закрывает лавки, кто победнее — набрасывает на товар кожаные покрывала — и отправляется в чайхану, переждать дневной жар. На месте торговцев остаются только их слуги да наемные сторожа. В такие дни чайханщики обычно убирают лавки долой и застилают голую землю коврами, бросая на них деревянные чушки, обитые шкурами. Какой торговец не знает эти жесткие шгарские подушки из цельного полена с выемкой для головы?! — их кладут под голову изнуренные люди и засыпают тягучим сном. Под негромкие звуки гиджака в руках старого слуги, в чайхану вплывает дух вынужденного покоя. До вечера далеко, день тянется мучительно медленно.

В такие часы чайханщик по имени Авкат отпускает своего повара, чтобы тот не изжарился в своем закутке, окруженный горячими котлами. Затем присыпает огонь пеплом, загодя собранным в глиняные горшки. Убедившись, что в чайхане нет бродяг или животных, он запирает ворота и садится рядом с музыкантом.

Авкат любит смотреть на спящих людей. Вот в двух шагах от него лежит торговец Уддин-ака из далекой страны Туран. Его большой живот перетянут зеленым бархатным поясом, который искусно прошит золотистой сканью. Этот грузный и нахальный туранец, который вечно ругается и спорит с покупателями, вдруг превращается в смирное безвредное существо, стоит ему только заснуть. Его одутловатое лицо становится похожим на мягкое хорошо поднявшееся тесто, и, глядя на него, Авкат вдруг видит совсем другого человека. В спящем торговце ему чудится раздобревший старый воин из древнего сказания об огнедышащих ашдахарах. Кажется, стоит только разбудить его, как он встрепенется, схватит свой кривой меч и пойдет спасать людей от чудища.

Или вот: в дальнем углу свернулся калачиком молодой повеса по имени Дун Тунла. Он сбросил с себя тапки, размотал чалму и храпит так сильно, что его тонкие напомаженные усики трепещут, как крылья ночной бабочки-зармохал. Он спит как ребенок, для которого сон, как известно, не забытье, а вторая жизнь. И глядя на его похорошевшее от покоя лицо, со следами прошедшей краешком страшной болезни-оспы, даже не скажешь, что в жизни лучше не подходить к нему слишком близко, если тебе дорог твой кошель с деньгами.

И так, бросая взгляд с человека на человека, проводит свое время чайханщик Авкат. Уже задремал старый слуга и замолк гиджак. Мысли спутались, перед глазами поплыли круги. И в самый верный миг, когда сон обнимает человека за самую его душу, превращая в другое существо, в дверь чайханы постучали.

Чайханщик вздрогнул, тряхнул головой и направился к воротам. Когда створки разошлись, перед ним предстал бродячий музыкант, c ног до головы в дорожной пыли. Вежливо поклонившись, музыкант назвал свое имя и попросил чайханщика об одолжении спрятать его на время от жары.

Звали его Шармо, он был сравнительно молод, лет двадцати пяти от роду. Но как все люди, ведущие бродячую жизнь, рано обрел морщины. За его спиной висел равап, обернутый в мешковину, в руках — посох из карагача. Он был высок телом, но от худобы согнулся дугой, словно высохший на жарком ветру тополёк.

Чайханщик Авкат с радостью впустил его к себе. В последние годы Шгар утратил былое радушие, и его все реже посещали бродячие музыканты. Впустил и указал ему место у самой кухни, подальше от спящих людей.

Старый чайханщик знал, что делает. Бродяги всегда голодны, и привечать их нужно под запах вкусной еды, идущей из кухни. Ведая, что в чайхане никогда не накормят досыта, даже лепешки не подадут, бродяги были рады и этому. Хозяин заодно растолкал старого слугу, чтобы тот вынес во двор и почистил одежду путника, а так же принес ему чашку воды.

Когда Шармо с благодарностью выпил свежую колодезную воду, то решил, что настало время платить за гостеприимство. Он потянулся было за своим равапом, но чайханщик Авкат его остановил. Скуки ради, он попросил рассказать ему какую-нибудь сказку или притчу.

— Какую же сказку хотел бы услышать достойный владелец этого славного приюта? — спросил Шармо, откладывая в сторону равап.

— Расскажи что-нибудь новое!

— Ну хорошо, мой спаситель, — сказал Шармо и приготовился к рассказу. И вот что услышал чайханщик в тот день:

— Я расскажу тебе историю, которую услышал на собрании дервишей, в далеком городе Чи.

В городе Чи жили два брата. Старшего звали Хармаш, младшего — Зуйда. Они рано осиротели, когда один за другим от тяжелой болезни умерли родители. По обычаям города, старший брат принял опекунство над младшим. Теперь он был ему за отца и мать.

Потерявши родителей, они не остались с пустыми руками. От матери им достались добродушие и кроткий взгляд, отец передал им по крови свое умение быть терпеливым и трудолюбивым.

Не склоняя головы перед тяготами жизни, братья дружно жили под стенами осиротевшего вместе с ними дома. Зимой они работали в пекарнях, летом брали кетмени и отправлялись на бахчи, растить знаменитые чийские арбузы.

Жизнь шла своим чередом, пока в один из осенних ветреных вечеров, старший брат не рассказал Зуйде свою задумку. Сказанные им слова обрадовали младшего, но вместе с тем и огорчили. Хармаш решил жениться на дочке своего хозяина. Был бы он богач — послал бы сватать своего лучшего слугу, нарядного и смышленого, который и послание передаст слово в слово, и всем своим видом покажет как хорош его хозяин. Но у старшего брата слуг не было. И как водится в городе Чи, где издавна людей привечают по трудолюбию, а не по чину, он получил согласие.

Хармаш решил построить будущей весной дом. За лето он успеет поднять стены и крышу, а там и до новоселья недалеко. Дом будет маленьким и тесным, потребуются годы упорного труда, пока он накопит достаточно денег, чтобы расширить его. Таков мерный ход жизни в славном Чи, и никто не противится его законам.

И вот прошел год, и братья расстались. Хармаш переселился с молодой женой в новый дом, а Зуйда стал полноправным хозяином родительского гнезда — обширного и крепкого. С тех пор они виделись все реже и реже, пока в один день не постучался в дом Хармаша маленький босоногий мальчик с посланием от младшего брата.

— Заболел ваш Зуйда и просил навестить его, — сказал мальчишка.

Пока Хармаш добрался до другого конца города, совсем обессилел от тоски и вины за младшего брата. Ведь он часто вспоминал его вечерами, мысленно упрекая за то, что Зуйде достался большой удобный дом, а старшему брату приходилось строить свою жизнь заново. Теперь, когда Зуйда заболел, Хармаш горько сожалел о своих потайных недобрых мыслях.

Он застал брата уже при смерти. Бледный и исхудавший, Зуйда лежал в окружении старых соседей, еще помнивших его родителей. Они перенесли его в свой дом, чтобы облегчить страдания.

Хармаш склонился над иссохшим телом брата и горько зарыдал. Потом, немного успокоившись, расспросил Зуйду о причине хвори, хотя сомневался, что у бедняги найдутся на это силы.

В ответ, Зуйда слабым жестом попросил соседей оставить их одних, и когда они удалились, еле слышно сказал:

— Какой-то старичок совсем извел меня, Хармаш-ака. Видимо, наслал на меня хворь.

Так Зуйда рассказал ему все, что с ним случилось.

А было так. Свою работу в поле Зуйда обычно завершал далеко за полночь, потому что хозяин доверил ему важное дело — управление поливом всех его полей. Проверив створки и задвижки, убедившись, что вода в арыке сохраняет свой прежний уровень, Зуйда возвращался домой. Он ужинал, затем омывал свои ноги и шел спать, не забыв помолится.

Но месяц назад, Зуйда проснулся ночью от странного звука. Вернее, звук был вполне обычный — звук журчащей в арыке воды, но откуда он может взяться посреди ночи? Зуйда поднялся и прошел в сад, посмотреть, может, затопило где. Нет, кругом сухо. Зуйда вернулся в дом. Заснуть ему так и не удалось, потому что всю ночь мерещилась плескающаяся вода.