— Эй! — крикнул он разбойнику. — Ты кто? Поди сюда.

Это был голос человека, привыкшего повелевать. Лепорелло же не привык подчиняться никому. Поэтому он ответил спокойным голосом:

— Я — не хозяин здесь, ваша милость. Такой же проезжий, как и вы.

Ибо цена груза, который он только что уложил в повозку и начал прикрывать соломой, была много выше той жгучей обиды и ненависти, которые в нем вспыхнули при словах знатного и усталого синьора. Лепорелло хотел побыстрее распрощаться с постоялым двором и увезти девчонку в то тайное место, где хоронились разбойники, и уже оттуда вести переговоры с графом Аламанти об условиях освобождения его дочери. Вступать в перепалку и привлекать еще большее внимание, чем он уже привлек, атаман не хотел, ибо на хороший шум в присутствии знатной особы обязательно сбегутся солдаты, а им шайка Лепорелло уже и так порядком задолжала за то, что армия герцога несет службу плохо. Словом, Лепорелло постарался притвориться мирным крестьянином и ответить голосом спокойным и даже добрым. И не его вина, что приезжий дворянин оказался излишне любопытным и спросил:

— Что это у тебя в повозке? Чего ты там прячешь? И с этими словами направил коня к тому месту, где разбойник уже наполовину присыпал девчонку сеном.

— Там ребенок? — удивился синьор. — Кто это?

И наклонился к повозке прямо с седла, чтобы лучше рассмотреть связанную девчонку.

Что оставалось делать Лепорелло?

Он выхватил спрятанный за полой куртки большой разбойничий нож и полоснул лезвием по неприкрытому животу любопытного дворянина. Тот вскрикнул и схватился за рану. Между пальцев полилась кровь, сбоку появились бело-розовые переплетения кишок.

«Готов!» — ухмыльнулся про себя Лепорелло, схватил кнут, перемахнул через перила повозки и со всей силы стеганул мулла по спине.

Мул взревел, попытался подняться на дыбы, но Лепорелло его мгновенно укротил и заставил помчаться в притвор плохо открытых ворот, а там направил скотину по улице и вон из города.

Единственный стражник, попавшийся ему по пути, стоял у входа в ворота местной тюрьмы и мирно посапывал, обняв руками алебарду и уткнув толстый зад свой в глиняную стену.

На этом месте рассказа владельца таверны я остановила его:

— Кто был тот убитый тобой синьор? Отвечай! Немедленно!

Слушатели недовольно загудели за моей спиной:

— Этот мальчишка нарывается на скандал!.. Какое нам дело до какого-то там синьора!.. Не обращай внимания, Леппо, продолжай…

Но я выхватила шпагу и приставила к горлу одноглазого старика:

— Кто он?

Ни единый мускул не дрогнул на лице негодяя. Он лишь криво улыбнулся и сказал:

— Истории не прерывают, синьор. В то время я еще не знал имени этого человека. Да я и забыл о нем сразу же, как только вскочил на повозку. Меня куда больше занимала моя добыча, а также мул, который мог в любой момент по ослиной привычке своей заартачиться и не везти мою Софию дальше, ну и, конечно, стражники, которым награда в шесть тысяч за мою голову кружила головы.

Он почесал кадык о кончик моей шпаги и спросил:

— Мне продолжать, юноша?

Я опустила оружие на разделяющую нас стойку с уже вымытыми и вытертыми полотенцем кружками.

— Продолжай… — выдохнула я.

То, что произошло в нашем лагере, когда я привез девчонку — уже совершенно другая история… — продолжил он, потом нагнулся к полу и достал огромный кухонный тесак для рубки туш животных, положил рядом с моей шпагой. — Ее я никому не рассказывал и вряд ли кому расскажу. Важно в ней лишь то, что неделю спустя от моей шайки в живых остался только я — и все это благодаря найденной мною девчонке. И то, что остальные погибли из-за нее, и то, что я остался жив — тоже благодаря девчонке. Все произошло в те семь дней, что прожила она в нашем тайном лагере. А потом исчезла из него. А я оказался без глаза. Лежал, истекая кровью, на дороге, где меня и подобрали люди герцога. В лицо меня в Савойе никто не знал, а вытекший глаз и вовсе обезобразил лицо. Но телом я был крепок, по выздоровлению показал всем свою смекалку и воинское умение. Отсутствие одного глаза делало меня великолепным стрелком к тому же. Так что через пару месяцев я уже был солдатом егерского полка его высочества герцога Савойского. Был отправлен сначала на одну войну, потом на другую, выслужился до чина капрала и заработал на выход в отставку и на покупку вот этой самой таверны и вон того, видимого из окна склона горы с виноградником.

Толпа посетителей таверны недовольно загудела:

— Ну-у… Только разошелся… На самом интересном месте замолчал… Это все мальчишка помешал… Какой он тебе мальчишка? Синьор. Настоящий. Ишь, как шпагу выхватил! Я и глазом не успел моргнуть… Да, шпагой обращаться они могут… Чего бы полезного еще умели делать…

Обычный ропот рабов, словом.

— Ты сказал, что расскажешь о Софии, червь, — прервала я ропот черни, обращаясь к хозяину таверны, — а рассказал только о себе.

— Та девчонка и была Софией Аламанти, — ответил одноглазый. — Разве я этого не сказал?

— Так значит, ты был любовником графини? — спросила я, с трудом сдерживая кипящий в груди гнев.

Я этого не говорил, синьор. Я лишь сказал, что я вожделел ее, но чтобы стать любовником, надо, чтобы и дама хотела кавалера. Я же вызывал у синьоры Софии только омерзение… — заметил, как дернулась моя рука, потянувшаяся к шпаге, положил свою ладонь на рукоятку тесака. — А причинять боль, совершать насилие над такой замечательной женщиной я не посмел. Да, да… — обратился он к разинувшим рты посетителям, — я — тот самый разбойник Лепорелло, негодяй, убивший людей больше, чем у всех здесь присутствующих пальцев на руках и ногах, не посмел обидеть пятнадцатилетнюю девчонку только потому, что по-настоящему полюбил ее, — после этого перевел взгляд на меня и закончил. — Я действительно искренне и беззаветно любил Софию. Потому ни о чем, что произошло в разбойничьем лагере в те семь дней, никому не рассказывал и никогда не расскажу.

— Это делает тебе честь, червь, — скривила я губы. — Но имя того синьора, которому ты взрезал живот на постоялом дворе, ты узнал?

— Да, — ответил он. — Имя его я узнал уже в больничном лазарете, куда меня доставили с дырой на месте глаза и истекающего кровью. Лекарь, что выхаживал меня, сказал, что мне еще повезло отделаться одним глазом в схватке с бандитами Лепорелло. Одному человеку, продолжил он, случайно наткнувшемуся на разбойника на постоялом дворе в городишке Сан-Торо повезло меньше, если не сказать, что не повезло совсем. Разбойник полоснул его ножом по животу и граф… тот человек был графом, человеком знатным… граф вместо того, чтобы с подобной раной обратиться к врачу, который жил в этом городе, но которого граф прочему-то не жаловал, поехал верхом к себе в замок, домой — и уже там умер.

— Имя! — не выдержала тут я. — Имя того графа!

И схватилась за эфес шпаги.

Лепорелло внимательно вглядывался в мое лицо и совсем уже не тянулся к своему тесаку. Выражение лица его, дотоле безразличное и даже снисходительное, становилось все более и более удивленным.

— То была досадная случайность, поломавшая всю мою жизнь, — ответил он. — Я был хорошим солдатом герцога, я не жалел крови за него и грабил покоренные нами города совсем нехотя. Но чужие пули и штыки щадили меня. Я так и не получил больше ни одной раны в своей жизни. Вот этот шрам — показал на свою щеку, — я заработал от рук своей сварливой и злобной жены.

— Имя! — повторила я свистящим шепотом. Рука моя уже крепко держала шпагу в руке и оторвала острие от стола.

— Солдат — это то же разбойник, синьор. Только убивает он с благословения святой римский церкви и своего сюзерена, а разбойник лишает жизни людей для собственного пропитания и во имя спасения собственной жизни. Если бы я не убил того графа, граф бы убил меня.

— Имя! — в третий раз потребовала я, и вновь поднесла острие шпаги к его горлу.

Глаз Лепорелло и мой правый глаз встретились. Я поняла, что он узнал меня.