Берегом в бухту не пройдешь: с обеих сторон пляжик прикрывают крутые обрывы, почти вертикально уходящие в воду, — из опыта знаю, что тут самый клев, только снасть поглубже опускай, и все получится. Говорят, от избы наверх идет извилистая узкая тропа, которая забирается в дальние ущелья, где и спрятаны лежки горных баранов, — вот бы время выбрать поохотиться… А где бараны, там и пумы могут быть, поэтому у егеря в друзьях собачка — удивительного вида молодой любопытный пес, как мне объяснил хозяин, помесь эрдельтерьера с колли. Не могу сказать, насколько такой микс эффективен в сторожевом или охотничьем аспекте, я не собачник: предпочитаю охотиться в одиночку.

Отшельника-смотрителя зовут Автандил Узарашвили — средних лет этнический грузин, вполне себе автандилистый, с толстыми волосатыми руками, тугим пузиком и свирепым лицом. Их целый клан: один в армии служит, а этот вот отчего-то захотел поотшельничать. Помогли ему сбросить RIB-моторку, выгрузили четыре бочки с топливом, пяток ящиков и десяток баулов. В основном все по мелочи: посуда, немного мебели, одежда, продукты и инструмент. Основное у него тут уже припрятано.

— Сейчас пойду генераторы откапывать — у меня их два, в разных местах зарыл, — похвастался хозяин.

Основательный человек, прямо бункерист.

— Автандил, а как насчет этой тропки горной? Визитов не опасаешься?

— Кто же ее найдет? — хмыкнул егерь. — Если и найдет, то не завидую: у меня там два капкана и самострел крупного калибра на взводе.

Очень основательный, прям как я.

Коротким гудком попрощавшись с райским уголком, шкипер осторожно снял мотобот с береговой кромки, медленно разворачиваясь, пошел задом. Автандил высоко поднял над головой «спрингфильд» с оптикой, зычно крикнул:

— Благодарю, камераден! Приезжайте дня через два, обещаю карский шашлык из молодого барашка, самый лучший на всей планете, я отвечаю!

Больше всего он мне напоминает Себастьяна Перейру, самого знаменитого торговца «черным деревом».

Нормально снаряжен человек, приблуд много, оптики. Только вот не под охотничью задачу снасти. Отчего-то мне кажется, что Автандил не столько будет егерствовать в лесах и горах, сколько тихушно кагэбэшничать по берегам рек. Место-то ключевое, мимо не проедешь: все заметит, сразу доложит.

После наших долгих и обстоятельных рассказов у Сотникова и в радиорубке, во время и после которых мне не раз приходилось уточнять и дополнять многие эпизоды незабываемого путешествия, Командор проникся гениальностью шанхайского и манильского опыта: коллегиально принято решение постепенно заселять нижнее течение Волги.

— Мегаполисы строить не будем: это могильщики цивилизации, — так он сказал в заключение.

Заселять реку есть кем.

Шериф анклава Петр Уксусников, перестав коситься на экипаж пришельцев после многочисленных проверок, как-то доверительно мне сообщил:

— Уже тринадцать отказников накопилось в анклаве. Не в тюрьму же их сажать. Надо шанс дать.

А куда их? А на выселки.

Не хотят люди работать по тем или иным причинам.

И налоги соответственно не платят — зачем им это? Природа планеты такова, что тут и собирательством с охотой прожить можно, причем даже без ружья, на одних силках да примитивных капканах. Ссылаются на «сложные жизненные обстоятельства», не позволяющие им… бла-бла-бла… Постепенно такие «мудрецы» становятся противниками всего, особенно власти — это самая крепкая база, красивая, начинают внутренне и внешне протестовать: а так не работать совсем уже удобно. Протестуют? Да мало ли… Против засилья и всепроникновения власти, ее же бездействия и невмешательства одновременно, против отсутствия равных прав и в то же время особых финансовых и трибунных льгот для себя лично — против всего, что их окружает. Ни в России, ни в Берлине, ни в Заостровской таких держать не получается. В морду, конечно, накатят, особенно за Волгой, но и пряник протянут: любят у нас сирых да оскорбленных.

Отказникам по-настоящему повезло — в Берне бы таких сразу упекли за колючку, на трудовую перековку с вьетнамской мотыгой, а в Маниле продали бы в рабство одному из многочисленных племен на Ганге.

В Союзе же карательный императив, постепенно все явственней вызревающий у руководства, сменился мягким «шанхайским подходом» — на пятьдесят километров ниже Заостровской отвели место под спецпоселение с названием… сначала хотели увидеть на карте района Выселки, но потом поселение назвали символично: Гайдики.

Новым жителям отводится год на перековку и осознание реалий. Все поставки за деньги. А вот наиболее упрямые и тупые точно сядут — пенитенциарная практика в анклаве есть, как и профессиональные кадры держиморд. Несомненно, это полумера. Но и Главного понять можно: не хочется Сотникову в новом мире гулаги устраивать и деспотизм проявлять, пробует отойти по-мягкому…

По мере того как «Клевер» все дальше отходил от берега, окружающие главную русскую реку дикие горы представали во всей первобытной красоте. Невысокие у воды, они набирали высоту на удалении, а две обросли ледниками и снежными шапками — серьезный массив. Там, кстати, водятся хорошо известные русским гаруды, но в этом месте «птички» пока не хулиганили. А вот чуть дальше по Сене запросто можно нарваться на атакующую стаю. Да и нападать возле Двух Лошадей сложно — узости, берега высокие, расшибешься о скалы к чертям.

Тут такой интересный момент.

Упомянутое нами в отчетах название гигантских крылатых убийц настолько понравилось слушателям, что практически мгновенно вытеснило старое — в анклаве их называли «кондорами». Понять такое было сложно: ведь у местных куда как больший опыт общения с «птичками», казачки Заостровской в рейдах регулярно их сшибают, как простых ворон, приспособились.

Феномен прояснил Костя Лунев по прозвищу Кастет — тот самый невысокий сталкер с острым языком, на мой взгляд, самый интересный в группе:

— Гаруда — это звучит хорошо. Это по-нашему, есть в слове азиатское, былинное. А то кондор, да кондор… франкмасонство сплошное. Голливуд.

«Гугля» на палубе мотобота нет, катер остался на причале Замка: в этот раз решили не катать зря. На бортовой шлюпбалке висит на талях небольшой ялик с «подвесником» в пять лошадок. А вот крутой черный мотоцикл дожидается хозяина в трюме: насколько мне известно, в районе Южного Форта есть где прокатиться.

С левой стороны продолжали громоздиться горные отроги, тянущиеся до самого устья, справа же хребет отодвинулся дальше, постепенно понижающаяся подошва с матерой тайгой спадала к морю многие километры.

Разгрузка в бухте Морского Поста много времени не заняла.

А вот с обработкой грузов аборигенам точно придется повозиться — на берегу лежали три длинные гладкоствольные пушки, выделенные поселку из числа найденных в подвалах Замка. Теперь мужикам предстоит тянуть вверх по склону стволы, лафеты и боеприпас, проводить первичный монтаж батареи в ожидании мастера-оружейника, который прибудет в пятницу.

— Эдгар, ты того… сам не боишься этих чудовищ? — спросил я, с некоторым сомнением глядя на древние орудия разрушения кораблей и береговых фортов.

— А чего мне их бояться, освоим. Наоборот, даже интересно пальнуть будет — я оружие полюбил, нужная вещь! — с энтузиазмом ответил старшина поселка. — Попробую по большой белой засадить согласованной картечью. Не люблю этих холодных тварей: крепко напугали они меня в первые дни…

Я посмотрел на фронтир-хиппана внимательно: а ведь действительно, этот авантюрист попробует — весьма пытливый ум у человека. Может, что и получится: при должной практике канониров такой блок стволов полностью закупорит глубокий срединный канал устья Волги, преградив путь любому судну, если оно не броненосец «Ретвизан».

— Милый, я уверена, что этот чувак пальнет прямо сегодня, — шепотом сообщила мне Zicke по-немецки.

— Согласен, дорогая, валить нам пора, да побыстрее: как бы на отходе от причала Промзоны под «френдли файер»[1] не попасть.