– Определенно, нет, – подвел черту Инхапи. – Определенно! Если в Небе или Севене задержат корабль с моими людьми, или откажут им в пище, или не включат в конвой. Случись такое, я не стану ковырять в ослиной заднице!

Быстро они спелись, решил Семен, посматривая то на жреца, то на мрачно усмехавшегося военачальника. Да и сам он дудел в ту же дуду, к чему имелись веские причины. Хотя бы такая: рыба ищет где глубже, а человек – где лучше! И Рамери, и одноглазый генерал, и даже красотка Хатшепсут были ему безразличны, но о Сенмуте и друге Инени этого не скажешь. Да и о нем самом! Он в точности знал, где будет лучше – и ему, и брату, и девочке То-Мери, и множеству других людей, которые волею судеб стали его современниками. Лучше жить в мирной стране, где правит женщина, а не кровавый деспот!

Рамери вскинул ладони к плечам.

– Велик Амон! Вы меня убедили – ты, ты и ты, – он поочередно ткнул пальцем в Семена, жреца и Инхапи. – Теперь я отправлюсь спать, и сон мой будет спокоен. Надеюсь, я увижу какой-нибудь знак божественного благоволения – полные закрома или девять тучных коров.

– Их будет двадцать, – заметил Семен, подумав о годах правления царицы.

– О большем я не прошу. Пойдем, Инхапи! Клянусь всевидящим Гором, тебе не нужно ковырять в ослиных задницах. Выпьешь на ночь чашу вина и скажешь мне, когда придет твой первый корабль с воинами…

Они удалились, оставив Семена с Инени в беседке. Догоравшие факелы чадили, свет их был тусклым, неровным, но на востоке, за рекой, уже прорезалась первая алая полоска зари. С низовьев потянуло ветерком, предвестником утра, и деревья в саду вдруг ожили, зашелестели, купаясь в прохладных воздушных потоках. Пение цикад сделалось тише, сменяясь робким птичьим щебетом.

– Кажется, ты мечтал о мягком ложе в эту ночь? – произнес Семен, всматриваясь в лицо Инени.

Зевнув, тот улыбнулся.

– И продолжаю мечтать… Но что поделаешь! Нет награды, нет и наказания, как говорят в Уасете… – Инени потер кулаками глаза, потом наклонился к Семену и негромко промолвил: – Теперь ты знаешь все, мой друг, и понимаешь, что мне не хотелось втягивать тебя в опасные дела. Но воля богов превыше моей! Откуда бы ты ни пришел, ты появился вовремя. Ты помог мне решиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Вспомни свой совет: держись подальше от молодого Джехутимесу, служи царице и радуйся жизни… Двое послали меня к Южным Вратам, не ведая, но догадываясь о намерениях друг друга: Софра, первый пророк и мой господин, и прекрасноликая владычица. Каждый хотел бы склонить Инхапи в свою пользу и заручиться помощью его и Рамери. Я мог выбирать! Мог бы напомнить им, что Софра далеко не стар и происходит из царского рода, что сердце его склоняется к царице и их союз был бы для Та-Кем благодеянием… Мог бы поведать кое-что еще… Слова у хитроумного жреца всегда найдутся! – Инени с усмешкой коснулся пальцем губ. – Но ты сказал: служи царице! А она не желает пускать мужчин на свое ложе, ни Софру и никого другого. Она хочет править сама! Хочет надеть клафт и корону с уреем, взять плеть и скипетр[16] и сесть на трон владыки Обеих Земель! Такова ее воля, и я, вняв твоему совету, сказал то, что было сказано. И ты это слышал.

– Слышал, – отозвался Семен и кивнул, подтверждая свое участие в заговоре. – Я слышал все, но не увидел среди вас своего брата. Почему?

– Брат твой неглуп и знает: если дерутся быки, достается траве. А он пока что трава, ибо подобных ему писцов и семеров в Та-Кем сотни и тысячи. Конечно, он догадался, что я сопровождаю его не из простого любопытства… Однако держит догадки при себе!

– Мудро, – обронил Семен. – Мой брат и в самом деле человек достойный. Думаю, ждет его великое будущее.

Бровь Инени приподнялась.

– Думаешь или знаешь?

Дьявол! – мелькнуло у Семена в голове. Как ни крути, а шагу не ступишь без пророчеств!

Он закусил губу, уставился на тлеющий факел и буркнул:

– Знаю!

Их барка отплыла после полудня, вслед за большим кораблем Инхапи с бушпритом в форме рыбьего хвоста. На корабле поставили парус, и он медленно двинулся вверх по течению, к далеким крепостям, где воины меша Сохмет хранили покой второго нильского порога. Тоскливая это участь, думал Семен, стоя на корме, рядом с корабельщиком Мерирой и провожая парус взглядом. Тоскливая вдвойне – от скуки гарнизонной жизни и мыслей о былых победах, славных битвах и городах врагов, где каждый дом и двор сулят добычу… Нут-Амон, конечно, нельзя считать вражеским городом, но все же в нем повеселей, чем в цитаделях юга. Столица, как-никак! Храмы, дворцы, усадьбы богатых и знатных! Пиво, девочки, почет, коловращение жизни! Что еще надо ветеранам? Российским, пожалуй, квартиры и пенсии, а этим, местным, – царская ласка да усыпальница в Западных горах… Добавить еще колечко, и вынесут из города хуну неферу вместе с их Хоремджетом… Мудра царица, мудра, ничего не скажешь!

Кормчий прервал его мысли, пробормотав хриплым шепотом:

– Да будет с тобой, семер, и с братом твоим благословение Амона! Вы осчастливили меня! – Он покосился на Абет, дородную женщину лет сорока, сидевшую рядом с То-Мери под стеной каюты. – Вы дали мне больше, чем я просил – и жену, и дочь! Клянусь, я буду верен вам, как парус – мачте, как руки гребца – веслу! Я буду слушать ваш призыв и править вашей лодкой, пока не отойду в царство Осириса. Никто не скажет, что Мерира – неблагодарный пес, не помнящий добра!

– Не торопись благодарить, – вымолвил Семен. – Дочь – это неплохо, но ты еще взял жену, а жены бывают всякие. Есть и такие, что хуже разбойника.

– Это как, мой господин?

– Разбойник хочет твое добро или жизнь, жена – то и другое.

Мерира усмехнулся.

– У меня нет добра. Даже отцовской мумии, ибо я не ведаю, кто был моим отцом. Чтобы на меня Исида помочилась, если лгу! Я ведь родился в Хетуарете, господин, в те времена, когда им владели хик’со.

– И что же?

– Может, один из них – мой отец, да только мать мне об этом не сказала. А может, сказала, да я не помню… – Мерира захихикал. – Я ведь расстался с ней дня через три после рождения и знать не знаю, кем она была – шлюхой или из благородных. Меня нашел жрец на пороге святилища Сетха, а вырастили храмовые прислужницы и поварихи. Но я от них удрал… сначала – к рыбакам, потом – к джахи из Гебала, морским грабителям, а после – на царский корабль. Так что я сам из разбойников, и шкуру мою расписали бич и бронза. Вот, – он продемонстрировал шрам на предплечье, – это от стрелы шерданов, а это – от плетей кефти, а здесь – след от веревки, когда меня хотели повесить шекелеша…[17]

– Богатая у тебя была жизнь, – почтительно сказал Семен. – А говоришь, что не нажил добра! Память – вот твое сокровище, Мерира. – Он помолчал и добавил: – Когда-нибудь расскажешь мне, как тебя вешали шекелеша.

– С удовольствием, господин!

На ночлег в тот день остановились в Севене, городе на восточном берегу, вблизи каменоломен, где добывали прекрасный гранит, розовый, точно утренняя заря, и багряный, подобно финикийскому пурпуру. Здесь, как обещал Рамери, уже дожидался караван из десяти судов, низких, плоских и широких барж, предназначавшихся для перевозки камня и бронзовых слитков, что выплавлялись на рудниках Бухена. При виде массивных плотных глыб руки у Семена зачесались, глаза сощурились, и где-то под сердцем плеснуло теплой волной, как после стакана коньяка. Взять бы отбойник и молот и высечь, вырезать, вырубить! Что? Да все, что видел: девчушку в возрасте То-Мери, глазевшую на корабли, ее отца – рыбака, а может, охотника, женщину, что шла вдоль причалов с корзиной на плече, рослого стражника-маджая, чиновника в паланкине, который тащили восемь кушитов, грациозную девушку с кошкой, прильнувшей к ее ногам, гордого колесничего в громыхающей повозке, мускулистых гребцов и скорохода с выпуклой грудью и длинными, словно у журавля, ногами…