Заросли остались позади, и теперь, когда ничто не закрывало взгляда, он, наконец, увидел Софру. Тот уже не мог бежать; шел, опираясь на дротик, тяжело переставляя ноги, с опаской оглядываясь назад. Заметив погоню, жрец попытался ускорить шаги, потом, вероятно, сообразил, что от преследователя не уйдешь, и замер, раскачивая в поднятой руке свое оружие. Сейчас он был опасен как гиена, которую загнали в угол; зрелый муж, достаточно крепкий и, несомненно, не уступавший любому воину в искусстве метания дротиков. Мысль об этом не устрашила Семена, а будто добавила энергии; его ожидал поединок, не убийство.

Софра расправил плечи, высокомерно откинул голову.

– Во имя Амона! Почему ты убил моих людей? Чего ты хочешь, ваятель? Я ведь не ошибся, ты – ваятель Сенмен из мастерских святилища? Тот, кого я хочу возвеличить и наградить?

– Мне не нужна твоя награда, – молвил Семен, не спуская глаз с лица Софры и острого жала дротика.

– Что же тебе нужно?

– Твоя жизнь.

Жрец неторопливо сдвинулся в сторону – так, чтобы солнце не било в глаза. Дыхание его выровнялось, ноги уже не дрожали.

– Моя жизнь? – Голос Софры обрел былую силу. – Почему? Разве Рихмер не договорился с тобой? Или тебе дали больше? Кто? Хоремджет?

– Он будет следующим. – Семен шагнул поближе, и теперь их разделяли шагов десять-двенадцать. – Он тоже умрет – как всякий, посягнувший на царицу. Это утешит тебя, жрец?

Глаза Софры прищурились, рука напряглась.

– Царица! Вот кто тебя подослал! Теперь я понимаю… Все-таки Рихмер ошибся!

Резко выдохнув, он метнул дротик.

Судьба или боги хранили Семена – он успел присесть, и древко с бронзовым острием свистнуло над головой. Выпрямившись, он бросил секиру и потянул из ножен кинжал – такой же, как у Софры, с лезвием длиною в три ладони. Это будет честный поединок, мелькнула мысль.

И тут же ее догнала другая: может быть, не убивать? Пригрозить загробной карой, запугать и подчинить, как Рихмера?

Не выйдет, понял он, глядя в глаза Софры. Этот человек казался себе самому избранником богов, он был чересчур амбициозен, слишком сильно мечтал о величии и нераздельной власти и, не дрогнув, отдал бы за власть и величие всех дочерей и сыновей в придачу. К тому же, что ему известно о Сенмене, брате Сенмута? Явно поменьше, чем Рихмеру… Он полагает, что перед ним – ваятель, бывший пленник из страны Иам, а не посланец Осириса…

Вдруг ощутив странное головокружение, Семен отвел взгляд от лица Софры. Ичи-ка? Похоже, верховный жрец владел магическим искусством столь же уверенно, как дротиком… Но тут и там – промазал! – мелькнуло у Семена в голове. Перехватив поудобней кинжал, он прыгнул, звонко лязгнули скрестившиеся клинки, Софра покачнулся под его напором, но в последний миг, уже коснувшись острием ямки над ключицей, Семен вспомнил о львах.

Львы не убивают кинжалом…

Мысль не успела завершиться, когда он вогнал кулак под ребра жрецу. Тот согнулся, роняя оружие, и Семен, обхватив руками бритый череп, дернул резко и сильно, вслушиваясь в хруст позвонков и глядя в тускнеющие зрачки. Далекий хриплый рык, внезапно раскатившийся над сухими травами и песками, заставил его выпустить тело жреца и отступить к лежавшей на земле секире.

Он поднял топор и отвернулся от мертвеца. Смотреть на него не хотелось; в мирном покое расцветающей зари смерть была чем-то жутким, неестественным, и было неприятно вспоминать, что сотворил он ее своими собственными руками. Пустыня, лежавшая за полосою трав, выглядела привлекательней смерти. Возможно, она являлась всего лишь одним из ее многообразных обличий, но не сейчас, а в дневное время, когда пугала безводьем, зноем и яростным блеском песков. Утром же она была чарующе прекрасной: первые лучи солнца золотили покатые вершины дюн, чьи подножия еще тонули в фиолетовых тенях, и между этими цветами золота и аметиста светились и пылали все оттенки красного и желтого.

Воздух опять содрогнулся от хриплого рева, и, словно вторя ему, хриплый голос за спиной сказал:

– Пойдем, господин! Еще немного, и они доберутся до трупов.

– Сейчас пойдем, Мерира, – отозвался Семен, чувствуя, что беспредельное пространство ярких красок, песчаных холмов и дрожащего над ними воздуха будто зачаровало его. Наконец он вздохнул, вскинул секиру на плечо и пробормотал на русском: – Могущество наше будет прирастать Сахарой… Надпись на гробнице местного Ломоносова, он же – Сенмен, он же – Семен Ратайский…

– Что ты сказал, господин?

Не ответив, Семен повернулся и зашагал к зарослям. Пустыня глядела ему в спину тысячей глаз, напоминая о своей необъятности, безлюдности, красоте и как бы стараясь удержать его, не отпустить к узким полоскам земли с полями, рощами и городами, тянувшимися вдоль речных берегов. Может быть, в пустынном просторе нашлось бы другое место, еще не занятое и пригодное для человека? Какой-нибудь оазис, три пальмы над ручьем, где можно прожить жизнь с друзьями и любимой женщиной, никого не убивая и никому не угрожая, не вмешиваясь в ход событий, оставив миру самому решать свои дела…

Пустые мечты! Он мрачно усмехнулся. Если бы и нашлось такое тайное убежище и если бы с ним ушла Меруити, ушли Инени и Сенмут, Пуэмра и Аснат, чем бы они занимались в свободное время? Лепили куличики из песка? Устроили блошиный цирк?

Семен обернулся, поглядел на пустыню, на тело мертвого жреца и покачал головой. Все же человек должен не прятаться, а жить с людьми, хоть это и непросто. Временами – неприятно, страшно и даже чудовищно… А иногда – непонятно… Вот хотя бы случай с ним: вдруг его переместили в прошлое некие силы, разумные и не лишенные любопытства, которым интересно знать, чем кончится подобный опыт? Вдруг они, эти силы…

Мерира дернул его за перевязь.

– Чтобы Сетх разодрал мне задницу! У тебя плечо в крови, семер! Этот бритоголовый скорпион поранил?

– Пустяки.

– Перевязать?

– Лишнее, Мерира.

Корабельщик кивнул, потом прищурился на солнце, что-то соображая.

– Время еще есть… А не наведаться ли нам в усадьбу, семер? Думаю, слуг там немного… Заглянем, и того жреца искать будет некому.

– И это лишнее. Слуги ни в чем не провинились, Мерира. Как и убитые нами ливийцы.

– Прости, мой господин, но тут ты не прав. Ливиец всегда виновен. – Мерира поскреб впалую щеку, подумал и объяснил: – Виновен в том, что он – ливиец.

В этих покоях Семен никогда не был. Три уютные прохладные комнаты на втором этаже тянулись анфиладой, отделенные друг от друга проемами невысоких, но широких арок. Средняя, самая просторная, со стенами, расписанными под цветущий сад, являлась чем-то вроде гостиной или туалетной; здесь стояли сундуки и ларцы, пара сидений без спинок, низкие столики на ножках из слоновьих бивней, а по углам – большие серебряные зеркала, отражавшие пламя свечей созвездием бесчисленных искр, таявших в их смутной глубине. Слева, за проемом арки, была опочивальня: потолок – как звездное небо, ложе с голубой накидкой и синие фаянсовые светильники в форме полураскрывшихся цветов; справа, за таким же широким проемом, занавешенным прозрачной кисеей, виднелся в глубине алтарь с темной фигуркой богини. Обнаженная женщина в рогатом венце с солнечным диском, с коровьими ушами… Хатор, божество любви… Корова была ее священным животным.

Его привели сюда не Хенеб-ка и стражи-телохранители, а две молоденькие служанки; привели в эту комнату-сад с серебряными зеркалами и оставили одного без всяких объяснений. Положив каменную головку Меруити на стол, он приблизился к окну и долго смотрел, как гаснет закат над водами Хапи, как зажигаются в небе звезды и как, приветствуя наступление ночи, вспыхивают огни на западном берегу, в Долине Мертвых.