— Я не монархист, но мы всегда развлекали сильных мира сего. У них есть время и деньги оценить наше мастерство. Люмпенам больше по душе вонючие менажерии прохвоста Бузонни.
— Вы, маэстро, типичный буржуазный прихвостень!
Галецкий холодно хохотнул.
— Да, я — прихвостень силы, как вы — прихвостень идеи, господин марксист. Между нами особой разницы нет.
— Ошибаетесь, — сдерживая раздражение, возразил Круминь, — вокруг силы — прихвостни, но вокруг идеи только борцы.
— А впрочем, — сказал вдруг Галецкий самым миролюбивым тоном, — нашим царям так же не нужны мы — фокусники, как и вы — нигилисты. Сам Калиостро, приехав в Россию, едва-едва унес ноги от гнева Екатерины Второй, а Павел Первый фактически выслал великого Пинетти из Петербурга в 24 часа.
(Кавалер Пинетти посетил русскую столицу в царствование Павла I. Он сказал полушутя-полусерьезно, что может проходить сквозь стены. Павел тут же поймал его на слове и велел явиться за гонораром на следующий день в закрытый дворец, ровно в полдень. Назавтра, уже за час до двенадцати, все наружные подъезды дворца были заперты, а ключи от них лежали на столе в кабинете императора. В 11.55 сквозь дворцовую решетку было передано донесение начальника департамента полиции о том, что иностранец Пинетти из гостиницы еще не выходил. А уже через пять минут Пинетти входил в кабинет изумленного монарха…)
— Оставьте мне хотя бы перочинный нож, — тоже не выдержав тон, сказал Круминь. Его больше не интересовали подробности из жизни королей белой магии и прочих «прихвостней силы».
В ответ на просьбу Круминя Галецкий молча протянул перочинный ножичек.
— И попрошу вас вернуться к себе. Сейчас мне придется раздеться до нижнего белья и пролезть в это игольное ушко. Зрелище крайне неаппетитное. Кроме того, у нас свои секреты…
Круминь спрятал нож в карман, взял со стола жестянку табака и, ничего не сказав, вернулся к себе, плотнее закрыв дверь. Казалось, Галецкий не обратил на его уход никакого внимания.
У себя Круминь первым делом решил спрятать нож, и, пошарив взглядом по камере, остановился на пустой стойке для бильярдных киев. Подняв ее, он хотел было спрятать нож, но… что за чертовщина!.. вместо перочинного ножа в его кармане оказался пустяковый костяной ножичек для разрезания бумаги с ехидной ручкой в виде чертика. Рогатый чертенок скалил костяной рот.
«Дьявол, что за шутки!»
Он метнулся назад к двери как раз в тот момент, когда за стеной раздался глухой металлический звук.
Круминь замер, затем подошел к амбразуре, но ничего не разглядел сквозь серебристо-слюдяное лунное стеклышко. Вернувшись к стене, он сначала осторожно постучал, никто не ответил, — а затем открыл дверь.
Оконная решетка валялась на полу.
Рама окна исчезла.
В квадратное отверстие, размером с книжный томик, проникал свежий ночной холодок. Ветерок колебал пламя, затаившееся в лампочной колбе.
Маэстро Галецкий исчез.
Его фрак покойно висел на спинке стула.
Его остроносые штиблеты красовались на полу.
Круминь скрипнул зубами от бессилия; неужели он обречен?
В этот час человек и конь подходили к ночному лесу. Сашка вел коня под уздцы, Караул осторожно ступал в темноту, устало встряхивал головой. Пожалев взмыленного коня, Соловей вот уже полчаса как оставил седло и шел рядом, разбрызгивая светляков из густой травы. Позади остался первый пикет беляков, сколько их еще впереди? Лес вставал мрачной стеной, и восходящая луна серебрила верхушки частокола. Ему нужно было успеть в город до рассвета, скрытно переплыть Донец на окраине… отцовский дом в вишневом саду смотрел окнами в сторону реки… Сашка-Соловей был уверен, что Фитька уже там, в гуще родной стаи на голубятне, что отец — Денис Александрович Соловьев — уже снял с его лапки заветную гильзу, что подпольщики уже получили приказ и все же ему надо скакать, потому что птица хорошо, а человек все же лучше, потому что идет война, потому что враг не дремлет.
Конь и человек вошли в лес.
Лес лежал на пути красноармейца и коня, голубя и мотылька.
…Мотылек застыл на листе первоцвета. Это был его первый привал, после того как в полдень, напуганный нападением сорокопута, он вспорхнул и полетел невысоко над травой, над иван-чаем и подмаренником… но в степи, когда роща осталась далеко позади, его подхватил горячий поток нагретого воздуха и поднял на десяток метров над пустыми пространствами ковыля, житняка и разнотравья. Мотылек подчинился попутному ветру и порхал так до конца дня вдоль все той же незримой стрелы, которая вела его к цели, к белому городу на берегу реки, к двухэтажному дому с мезонином в тихом переулке, к распахнутому окну, на подоконнике которого сияет на солнце стеклянная банка с пойманной бабочкой.
К вечеру попутный поток теплого ветра стал ослабевать, а как только зашло солнце, он и вовсе стих. Потеряв высоту, мотылек вновь порхал над травой и кустами, которые в ночной темноте слились в одноцветную пугающую массу. Но мотылек малой сатурнии не боялся ночи, и только тогда, когда путь преградил лесной частокол, он опустился на душистый рыхлый лист первоцвета набраться сил перед последним рывком.
Лесной остров посреди степи, ночь, луна и звездный купол замерли в глубоком молчании.
В темноте леса лежит человек в солдатской форме с винтовкой в руках. (Человек полулежит в мелком одиноком окопчике, подстелив под себя шинель, и держит в руках винтовку системы «гра» или «витерле», в темноте не разглядеть.)
Над затаившимся мотыльком медленно пролетает светлячок, озаряя зеленоватым светом причудливые очертания ночных кустов и таинственную жизнь крохотного царства. Светлячок похож сейчас на китайский фонарик, свет которого смягчает тонкий шелк, изумрудный, оранжевый или белый. Днем светлячок — это маленький бурый жучок, невзрачный супруг некрасивой самочки, похожей на червяка, которая и летать-то не умеет. Зато ночью он царствует, а самочки, или Ивановы червячки, горят в лесной траве рассыпанной пригоршней яхонтов.
Ночной лес унизан светляками, как ель новогодними свечками.
Бражник на стебельке селезеночника быстро-быстро трепещет крылышками, разогреваясь перед полетом. Мохнатые волоски на тельце ночной бабочки — защита от летучих мышей.
Человек в окопчике звучно шлепает по лицу ладонью, комары не дают ему покоя, тогда он вытаскивает из-под себя шинель и накидывает на голову; теперь он похож на большой муравейник в темноте.
Но вот из-за туманных облачков над лесом все ярче и ярче разгорается лунный диск.
Испуганно порскнувшая мышь задела хвостом стебель первоцвета, и мотылек качнулся на чутком листе.
Мышь что-то почуяла…
Ху-хуу-уух!
Это неясыть. Она вылетает из чащи на лунную поляну. Время совы наступило. Прячьтесь, мыши, пичуги!
Поворачивая круглой башкой, неясыть равнодушно разглядывает разбросанные то здесь, то там живые и горячие угольки лесных жизней. Даже в безлунную ночь сова отлично видит свою жертву при освещении всего в 0,000002 люкса. Человек с таким зрением мог бы увидеть из самолета огонек спички на земле. Сова бесшумным махом пролетает сквозь густую чащу, виртуозно облетая преграды. Ее мягкое оперение глушит полет, сова возникает внезапно, как призрак, а слух ее исключительно чуток.
Неясыть слышит сейчас не только перестуки голубиного сердечка в дупле, но и шорох крылышек мотылька, который собрался взлететь с поверхности листа.
Позевывает, накрывшись шинелью, ефрейтор Кузьма Цыганков, крестит от скуки рот мелким крестом. Вот уже второй час он мается в секрете, стережет неизвестно кого на лошадиной тропе; до смены осталось примерно полчаса и, зевая, он мечтает о том, как сначала курнет крепкого самосада, а потом завалится спать в палатке.
Неясыть повисает над светлой поляной, ее крылья отливают как рыцарские латы; не мигая, она озирает окрестности, сегодняшний пиршественный стол. Что приготовлено?.. Вот окоченели от страха мышиные тушки. Вот пытаются зарыться поглубже в гнездышки варакушка и овсянка… Ничего интересного, кроме голубка. Глупыш еще не заметил прилета совы и дремлет в дупле, утопив клювик в перья на грудке.
