ВМЕСТО ПРОЛОГА.

ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД…

Полвторого ночи. Пустынный перекрёсток летнего города.

Посреди перекрёстка, в груде мусора, сидит человек. Растопыренными пальцами он похлопывает по мусорным кучкам, словно огромный младенец, и хихикает от удовольствия. Вокруг и внутри зловонных холмиков шныряют крысы. Время от времени они останавливаются с обожанием посмотреть на грязного, вонючего психа.

Вытянутый по дороге свет предупреждает о приближении машины. Такси несётся спокойно, но за секунды до мусора прибавляет ходу, будто удирая.

Следующая машина тормозит. Выходят двое. Они говорят слишком громко для пустынной ночи. Измазанный гнилью, нагой, но весёлый псих бурно их восхищает. Они громогласно обсуждают его, и псих, кажется, соображает, что уже не один.

Он сияет от радости, теперь уже безостановочно хихикая. Чтобы разглядеть это чудо в перьях, один из ночных гуляк подходит ближе и, зажимая нос, хочет задать простенький и в общем-то праздный вопрос. И смотрит в призрачно-голубые глаза, и слышит ШЁПОТ-ШЁПОТ-ШЁПОТ, и не замечает, как падает на колени, как псих кладёт левую руку на его плечо, правую — на лицо. Пальцы правой внезапно обретают длиннейшие когти. Секундная пауза. Короткое резкое движение. Глуховатый треск, влажное хлюпанье… Второй пятится назад, выпуча стекленеющие глаза на безголовое тело недавнего собутыльника. Но шёпот психа вновь шелестит в прохладном воздухе, и тускловато блестящие глазёнки крыс бесстрастно наблюдают… Только они да исступленно-багряная луна становятся свидетелями второго убийства. Только они слышат безмятежное хихиканье психа…

Только они видят, как у сиротливо притихшей легковушки останавливается ещё одна машина.

… Теперь назад. Ненамного.

Полпервого ночи.

У луны горячий, красноватый оттенок, но свет она на землю испускает по-прежнему насторожённо-белый.

Сегодня луна любопытной сплетницей заглядывает в несколько окон, проверяя, всё ли на месте.

Гроб на месте.

На месте темноволосый парнишка, напряжённым солдатиком вытянувшийся в постели. Лунный свет касается его лица, и он распахивает ресницы и глухо рычит, ощерясь высокомерным оскалом. Игра света или теней — но его верхние клыки резко вытягиваются, а слепые со сна глаза отбликивают алым.

На месте второй. Луна бесцеремонно лезет будить и его, но здесь её нахальство не проходит. Поднимается тень, тоже сонная, призрачная, в то же время достаточно плотная, чтобы защитить лежащего от настырного света. Тень сначала напоминает широкий плащ, поднимаемый с пола. Но по мере роста появляется законченный змеиный силуэт с полураспахнутыми крыльями летучей мыши. Тень неподвижно пережидает пару часов, пока лунный свет перемещается из одного угла комнаты в другой. Затем отчётливый силуэт снова сминается в нечто бесформенное и опадает.

… Назад.

Пять минут первого ночи.

Старик уже мёртв.

… Назад

Без минуты полночь.

Старик ещё жив.

… Старик всегда считал, что его недооценивают, и негодовал, почему окружающие не видят его исключительности и поразительного ума.

До выхода на пенсию он работал завучем в средней школе и благодарил судьбу, что подбросила увлечение, быстро переросшее в страсть. Нетрадиционная медицина. Знахарь. Он наслаждался звучанием этих слов… Жена порой ворчала из-за денег, которые приходилось тратить на бесконечные книги и справочники, но он скупал их жадно и торопливо: а вдруг их возьмут те, кому они не нужны? Порядочные суммы тратились и на покупку общих тетрадей, в которых он пытался объединить сведения, почерпнутые из книг, создать смутно видевшийся универсальный справочник с рецептами по всем болезням. Он воображал несколько пухлых тетрадей на своём столе, воображал, как приходят просить совета те, кому не помогла официальная медицина. Да что они вообще понимают в лечении — эти врачи!

Но пока к нему почему-то никто не рвался. И он спускался из квартиры на улицу и якобы ненароком заводил разговор о травах, допытывался о болезнях собеседников, рассказывал о рецептах и, машинально напрягая горло, когда ещё кто-то проходил мимо, — а если и им интересно? — громогласно объяснял способы лечения. Его начали сторониться: тема болезней не очень увлекала. Вскоре он нашёл благодарных слушателей — старух, целыми днями сидящих на скамейках у подъездов. Правда, они сначала пытались рассказывать ему о своих болезнях, но что их жалкие потуги перед его хорошо поставленным в школе голосом? Он с демонстративной снисходительностью выслушивал начало жалоб, мгновенно вклинивался в паузу и объяснял, объяснял… Он выносил книги, тетради, читал старухам — громко, так, чтобы слышали и у соседних подъездов, давал книги домой, а потом использовал их как предлог войти к людям в дом и часами разглагольствовать, усевшись на любимого конька.

В последнее время его начали раздражать книги, потоком идущие на прилавки, — книги, в которых лишь несколько рецептов или советов были ему неизвестными, но необходимыми. Особенно раздражали яркие глянцевые обложки с какой-нибудь обнажённой девицей в легкомысленной позе.

Внезапно он вбил в голову, что рецепты теряют силу, потому что современные книги выходят большими тиражами. Вывод один: надо искать дореволюционные издания. Ненасытимая страсть швырнула его в пучину поисков. Чувствуя себя первопроходцем или кладоискателем, он облазил многие букинистические точки, давал объявления в газетах, рыскал по адресам, полученным от знакомых старух…

Дома было напряжённо. Деньги, которые он отдавал за иную книгу, неожиданно оказывались последними перед пенсией или получкой, и тогда он упрекал жену: " И когда ты научишься рационально вести хозяйство?" Сын однажды высказался: " Пап, себя бы, что ли, подлечил. Изо рта у тебя запах. Неужели не чувствуешь?" Он отмахнулся фразами, которые, как давно заметил, ставили в тупик не только родных: " А это не имеет значения! Всё это полная ерунда!"

В пригороде он нашёл очень набожную старуху и одно время подумывал перебраться к ней квартирантом, чтобы не тратить пенсии на дурацкие семейные мелочи. Даже пожил в её доме, помогая по хозяйству и заодно собирая травы… По её просьбе, он чистил чердак — сама она по шаткой лестнице подняться боялась — и среди хлама обнаружил что-то наподобие дощатого чемоданчика, закрытого на изящную игрушку-замочек. Много сил не понадобилось — из ссохшейся фанеры выдрать замок вместе со скобами… Поздно вечером он ушёл от старухи. Чемоданчик в пакете с книгами был незаметен. Уже ночью он дочитал найденную книгу, спотыкаясь на ятях и ерях. И не заметил, как третья страсть пожрала его. Да — знахарь. Да — искатель древностей. А сейчас ему просто очень понравилась мысль явиться перед знакомыми и незнакомыми закутанным в плащ мистика и мага. А ещё — потрясло (и протрясло физически) впечатление собственного могущества. Безграничного! Он представил, что обнимает не просто фанерный чемоданчик, а вместилище той самой пресловутой кнопки, от которой зависят судьбы Земли.

Все три ночи до полнолуния он не мог спать и только удивлялся: как же он раньше не додумался? Книг по алхимии и по магии сейчас на прилавках бери — не хочу. И силы — заставить заклинания — действовать он в себе ощущал.

По ночам он пролистывал жёлтые страницы похищенной книги, вдыхал сладковатый запах гнили — древности! — и готовил ингредиенты для вызова. Естественно, он собирался вызывать самого-самого! Ему ли размениваться по мелочам! Оказывается, власть и могущество получить очень легко — не поленись руку протянуть!..

В упоении будущим он всё же изредка ловил критическую струйку-вопрос, над которым смеялся и к которому не искал ответа: " Значит ли твоё возбуждение, что в тебе всегда таилась жажда власти?" Он оглядывал тесные комнаты своей квартиры, из-за обилия вещей ещё более похожие на норы, и чувствовал себя униженным, ниспровергнутым королём. Монарх затаился в ссылке и ждёт известий, собственными руками готовя захват власти. Возвращения к ней.