По узкой скрипучей лестнице поднялись на четвёртый этаж под самую крышу. Кислая вонь тухлой капусты и прокисших объедков, смрад кошачьей мочи и плесени — жуткий запах нищеты… Промозглосырой холодный коридор, с отваливающимися обоями и шуршащими по ним здоровущими тараканами, освещённый тусклой лампой. С трудом открылся несмазанный замок. Узкая как щель комнатушка. Пара армейских складных ржавых кроватей с волосяными матрасиками толщиной в палец, заправленных солдатским вытертыми одеялами, тощие сиротские подушки. Жестяной таз и кувшин под хромоногим столом, стул раскорякой. Стрелок подошёл к окну, отщёлкнул запор и поднял раму вверх. Прекрасный вид — глухая кирпичная стена в трёх ярдах и пожарная лестница справа на расстоянии вытянутой руки. Подвигал створкой вверх-вниз, определяя, как она открывается.

Задвинул дверной засов. Чиркнул спичкой и зажёг газовый рожок светильника.

— Так теплее будет… Давай раздевайся.

Девчонка прижалась спиной к стене, вдавливая костистые лопатки: «Нет!!!». Мокрые чулки, влажная юбка, стоящая колом. Из развалившихся башмаков успела натечь лужа.

— Раздевайся… Думаешь я хочу взять свою плату за твоё спасение? Ты как женщина мне не нужна… Мокрая хоть выжимай. Заболеешь пневмонией и сдохнешь.

Вытащил из саквояжа тёплую рубаху, вязаные шерстяные носки, подштанники.

— Успокойся дурёха — не трону. Переодевайся. Я отвернусь. Тощая ты какая, как стиральная доска…Есть хочешь?…В одеяло завернись.

Достал бекон, хлеб, прочую снедь. Ножом, больше похожим на тесак, напластовал широкие ломти. Налил, в снятые с полки щербатые чайные чашки, бренди.

— Пей, согрейся, — Подвинул яблоки, шоколад, — Как ты думаешь выкручиваться дальше?

— Хозяйка…Она добрая. Сказала, что устроила меня посудомойкой на китобойное судно. Говорит — многие девушки там обрели своё счастье, — выпила всё, что было в её чашке и тут же стала жадно есть.

— Куда?! Ага, посудомойкой… Будешь лежать голая на циновке где-нибудь в Магрибе, раздвигая ноги на каждый скрип двери. В дешёвый бордель она тебя продала, и ты не первая…

— Ка-а-ак…в бордель? — промычала, едва разлепив набитый рот.

— Молча.

— А Магриб это где? Я…я — честная девушка…Я не хочу…

— Магриб — это рядом с Египтом. Пару раз из тебя все желанья повыбивают, и станешь дешёвой потаскушкой. Хочешь?

— Нет!!!

— Тогда делай, что я скажу и не удивляйся ничему и не спрашивай… Твоя хозяйка — это та потаскушка, что встретилась внизу? Живёт одна?

— Да…

— Э… э… В обморок не заваливайся. Всё будет хорошо.

Стрелок снова полез в саквояж. Достал обрез и горсть патронов. С хрустом переломил стволы, зарядил и сунул в петлю под пыльник, дабы не смущать добропорядочных граждан, патроны рассовал по карманам.

— Сэр, вы бандит или…или это не спрашивают?

— Я гораздо хуже….Тебя Дебби звать? Давай договоримся, что ты вопросов задавать не станешь… Ложись, поспи….Сейчас я уйду, а ты ничего не видела и ничего не знаешь…Потом будем думать, как ты будешь жить дальше.

Открыл окно и вылез на пожарную лестницу и опустил за собой раму. Ржавые ступеньки скрипели, норовя отвалиться. Спрыгнуть пришлось прямо в лужу, привольно раскинувшуюся внизу. Впереди тусклым просветом между закопченными стенами светился проход на улицу.

На углу топтались какие-то малолетки криминального вида и с интересом разглядывали Стрелка, вышедшего из проходного двора.

— Доллар тому, кто проводит к опиумному мастеру Цзан-Ли-О.

— А ты не легавый, мистер? Сдаётся мне, что где-то я твою рожу видел.

— Уж не на афишке «Sheriffs office — $1.000 Reward»? Что нуждаешься в таком приработке?

— Свяжись с вами — себе дороже станется. Ладно, пошли.

С каждым кварталом китайцев становилось всё больше. Синие робы, длинные косы болтающиеся из под конусообразных соломенных шляп, короткие штаны, матерчатые тапочки. Квакающее — шелестящие китайские слова со всех сторон сами настойчиво заползали в уши.

Шесты для сушки белья торчали из окон прачечных, паучки иероглифов пятнали вывески и стены домов. На мерзлом тротуаре расположилась печурка, пыхтя дымком и ароматами имбиря и жареного соевого творога тофу, порея и разных вкусностей. Проворно перебирая палочками, едоки выуживали из пиалушек бесконечную рисовую лапшу. Испитый до синевы «алки» просто доставал её скрюченными пальцами. Капуста с ломтиками свинины, пельмени со свининой, бараниной или говядиной, свинина, тушенная со стручками фасоли, постные пельмени с начинкой из капусты, моркови, петрушки, острый соус….У Мэтта даже забурчало в животе.

У надписи «Танжэньцзе»[9] сопровождающий остановился и закрутил головой, отыскивая, что-то известное только ему.

— Давно не был, тут и из наших не каждый ходит.

Свернули в подворотню, пересекли пустырь с остатками старого пожарища и уткнулись в неприметную дверь скособочившегося домишки, фасад которого от падения удерживали подпорки из брёвен. Разбитые стёкла заменяла промасленная бумага.

— Вот пришли, это здесь. Монету спрячь… У своих не берём.

Мэтт стукнул в дверь. Сразу же визгливо заюзжал отодвигаемый засов, так как будто его уже ждали. Высунулось заплывшее дурным жиром оливковое лицо, щёки отвисли вниз бурдючками, глазки щёлочки моргали, привыкая к свету.

— Нихао. Нихуй инвэнь ма? (здравствуйте, вы говорите по-английски?)

— Буши (нет).

Этот китаец раздражал своей манерой не смотреть на собеседника, выказывая ему полное презрение, изо всех сил стараясь произвести впечатление особы, которой известно нечто такое, чего другим знать не положено.

— Во яо Цзан-Ли-О. (я ищу…)

— Ни дацоли (вы не туда попали).

— Цин цзяо Цзан-Ли-О. (вызовите, пожалуйста…)

— Хэнь сяо цянь бусин (к сожалению нельзя).

— Мафань чжао Цзан-Ли-О сяньшэн (будьте добры господина…)

— Буши (нет).

— Во сян нидэ фанванжи туле тань. (Я плюну вам в рис, теперь вы умрёте).

Узкие глазёнки китайчонка широко раскрылись и стали похожи на бельма облупленных яиц.

— Ши (да). Господина… Мой сисяс говолить увасаемый Цзан-Ли-О о васа плихода. Плахадити. Сдити, пазалста, — и он прошуршал суконными туфлями куда-то вовнутрь.

Неясные звуки просачивались сквозь полуоткрытую дверь — щебет голосов, щелканье костяшек маджонга, потрескивание кирпичей канна, пение кенаров…

Он вернулся быстрее, чем можно было подумать. Лицо перекосилось, струйка пота стекала с виска и говорить у него не получалось — только рукой поманил…Шли через комнатушки с низкими потолками, где по расчерченным доскам гоняли фишки, клетушки с лежащими бок о бок на затасканных ковриках курильщиками опиума с флейтообразными трубками — густотатурованный кули соседствовали с джентльменами из высшего общества, обильно накрашенные девицы под надзором костлявой грымзы вели учтивые беседы друг с другом…

Цзан-Ли-О встретил Мэтта на пороге большой светлой комнаты. Выпростал руки из широких рукавов шёлкового халата и потянулся к Стрелку. Морщинистое, как инжирина, лицо светилось тихой радостью.

— Мне сказали что меня спрашивает какой-то «белый дьявол» и говорит как гуандунец, я сразу подумал, что это ты. Проходи….

Сели за низкий столик. Разлили из коричневого глиняного заварничка, пригубили из чашечек зелёный чай.

— Чем тебе я могу помочь, Мэтт? Прискорбно, что мы ходим к друг другу только решать свои проблемы.

— Мне нужен продавец удовольствий — покупатель белого дерева.

Цзан-Ли-О напрягся:«Это же не твоё…»

— Ещё как моё, — Наклонился над ухом и стал нашептывать свою историю.

Цзан засмеялся, откинув голову и обнажая дёсны и кривые двухцветные бело-коричневые зубы.

— Товар хороший?

— Думаю, что покупатели не посчитают, что нашли свой нефритовый стебель на навозной куче.

— Есть такой…торговец. Я у него покупаю опиум[10]. Он просил меня найти пару «брёвен»…. Человеческая судьба так не совершенна и, если мы можем изменить её в лучшую сторону, то почему бы нет?.. Он отплывает утром. Я пошлю своего человека к Ахмед-эфенди. Его корабль «Искандерия» стоит у 147 причала. Он будет ждать.