– На прошлом уроке мы говорили о глобальных проблемах человечества. Какие это проблемы, можешь перечислить, Козаченко?

Козаченко, подумав, рассказывает об отсталых странах, проблемах продовольствия, здоровья, долголетия, энергетической и сырьевой проблеме, а у него в голове звучат переливы пианино Макса Рихтера, и галопом проносятся мысли о том, что ей семнадцать, ему тридцать два, и, в принципе, разница в возрасте небольшая, просто ему надо дождаться, а пока есть время – похудеть, стать успешнее, привлекательнее, а то, что она уже – ходят по школе сплетни – уже не девочка, и гуляет с Исламовым, так это временно, не бывает в таком возрасте большой любви, а он умеет ждать, он терпеливый, он сможет, он похудеет, разбогатеет, пригласит ее в кафе, а потом они поедут в кругосветное путешествие, и он расскажет ей обо всех странах и городах, где они побывают, Учитель говорил, у него все получится, просто надо искренне хотеть и добиваться своего, а главное – визуализировать свои мечты…

Очнувшись от взрыва хохота, непонимающе моргает, щурится и в шуме восторга гомонящего класса слышит:

– Капец он перднул! Походу еще и обосрался!

Все осознав, он наполняется гневом к себе и своей слабости. Он обосрался.

Не в прямом смысле, но всё же – это позор.

Он берет себя в руки.

– Тишина в помещении! Тихо!

Медленно, словно вода в выключенном кипящем чайнике, класс успокаивается, лишь с задних парт все еще доносятся смешки. Он буравит взглядом класс, дожидаясь полной тишины. Откашливается, и, смущаясь, говорит:

– Извините, ребята. Съел что-то не то, – и не совсем к месту сообщает. – У трудовика вашего день рождения.

Ему слышится чье-то «да ладно, со всеми бывает», и он благодарно пытается отыскать глазами того, кто это сказал.

– И правда, Виталий Михайлович, не парьтесь! – это Ваня Потапов.

Прыщавый Женя Юревич, подумав, что Потапов задумал подначить географа, хихикает, но сразу замолкает, поняв, что ошибся, и закапывается в учебнике. Ваню все уважают, он – сила, подкрепленная десятью годами в секции самбо и пудовыми кулаками.

– Спасибо, Ваня, – говорит географ.

Потом оборачивается и смотрит на Козаченко. Она спокойно стоит у доски, все еще держа в руке мел. Он выдыхает.

– Отлично, Козаченко. Садитесь.

Юля косит взглядом на доску:

– Стирать?

– Э… Да, спасибо, Юлия.

Потом снова смотрит на класс, сглатывает, смачивая пересохшее горло, и приступает к новой теме.

Следующим утром он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра…

Он смотрит в окно, но ничего не видит, кроме тумана. Туман неподвижен. Тогда он прижимает палец к холодному стеклу и чувствует легкую вибрацию – поезд едет.

Он напрягает слух, пытаясь уловить в привычном гомоне пассажиров вагона перестук колес. Ему уже кажется, что он что-то улавливает, но его окликают.

– …мать, Максим!

Он оборачивается. На него, свешиваясь с верхней полки, злобно глядит Баке, сосед по плацкарте, в обширных семейных трусах и линялой футболке с надписью Miami Beach.

– Тебя тут спрашивают, Максим!

– Максим Щацкий? – перехватывает инициативу незнакомый пузатый мужичок в фуражке полицейского. Головной убор несколько дисгармонирует с ярко-голубым спортивным костюмом. Словно понимая это, мужичок протягивает развернутое удостоверение. Макс успевает лишь выхватить черно-белое фото с какой-то лиловой печатью и фамилию «Жандосов».

– Шацких, – поправляет Макс.

– Ты – Щацкий? – щурит и без того узкие глаза мужик.

– Да, это я… – тянет Макс, пытаясь вспомнить все свои возможные прегрешения, но Жандосов стальной хваткой перехватывает его под локоть.

– Пройдемте в отделение!

– Да что я такого… – пытается возмутиться Макс, но полицейский приподнимает олимпийку, обнажая голое белесое пузо и заправленный в штаны пистолет.

– Це-це-це, – цокает он.

Макс сдается, но делает последнюю попытку:

– А можно вещи собрать?

– Ничего не надо, – говорит Жандосов.

Макс послушно встает, и движется к выходу, понукаемый идущим позади полицейским. Вагон затихает. Малыши испуганно жмутся к матерям, отцы мрачно смотрят в пол.

Он осторожно переступает через разбросанные тут и там игрушки, чьи-то пакеты, тапочки, пригибается под развешенным бельем, затаив дыхание, обходит свисающие с полок ноги, стараясь никого не задеть, не разбудить. Сказывается годами выработанная привычка соблюдать неписанный этикет жизни в плацкартном вагоне. Слышится треск раздавленной игрушки. Он оборачивается посмотреть, но Жандосов больно пихает его кулаком меж лопаток:

– Давай-давай, иди.

Тишину на мгновение разрывает крик ребенка, но он сразу же захлебывается под прижатой ладонью.

В тамбуре не любящий публичных скандалов Макс, едва услышав звук захлопнувшейся за полицейским двери, резко останавливается, разворачивается, и пробует качать права.

– Постойте! По какому пра…

Его прерывает легкая зуботычина. Жандосов скалится.

– Еще вопросы?

Макс морщится, прижимает ушибленную челюсть, мотает головой – вопросов нет. Рот наполняется кровью.

Они проходят вагон за вагоном. Макс ловит на себе недоумевающие взгляды знакомых и успевает слегка пожимать плечами в ответ. Жандосов насвистывает что-то веселое, но это не мешает ему периодически подталкивать кулаком задержанного.

В вагоне-ресторане полицейский останавливает Макса и жестом приказывает сесть за столик. Сам садится напротив.

– Уф-ф… – выдыхает Жандосов, снимает фуражку и бережно кладет ее у окна. Потом щелкает пальцем, подзывая официанта.

Тот начинает движение без энтузиазма, но потом его лицо озаряется узнаванием. К их столику он подбегает почти вприпрыжку и зачем-то кланяется.

– Добрый вечер, уважаемые! Покушаете?

– Покушаю, – поправляет его Жандосов. – Неси все, что есть. И запиши на него.

Он кивает в сторону Макса. Официант вопросительно поднимает бровь, переводя взгляд, и Макс показывает ему свой ИИН, индивидуальный идентификационный номер-татуировку на запястье правой руки. Ежесекундно сверяясь, официант аккуратно переписывает номер.

– Сейчас все будет!

Стол накрыли богатый. Макс сглотнул слюну – стоимости ужина за его счет хватило бы ему на месячный рацион бич-пакетов.

Все время, пока Жандосов поедает макаронный суп, двойную порцию гречки, полграфина водки и два стакана компота, Максу неуютно и даже досадно, что разгадка его задержания откладывается. Он смотрит в туман за окном, думает-гадает, в чем провинился, и что ему грозит. Устав гадать, он думает о Лике, которую обещал вечером сводить в кино в купе Абазяна. Да, она некрасива, но молода, у нее ладное тело, и она свободна. Дождется ли она его сегодня? Дождется ли его вообще?

Тот же Баке постоянно кидает на Лику хищные взгляды. Жена Баке, тихая суетливая мышка, успевает работать и в прачечной и посудомойкой в ресторане, что позволяет ему жить праздно и принимать активное участие в социальной жизни вагона, что значит влезать в чужие споры, судить и обсуждать пассажиров, давать оценку каждому из них, и этим всем поднять свой авторитет. Ссориться с Баке, даже из-за девушки, чревато…

Полицейский, наконец, доел, допил водку и осушил последний стакан компота. Макс ждет, что сейчас тот смачно рыгнет, но вместо этого Жандосов аккуратно, чуть ли не аристократично, промокает губы салфеткой, а затем, прикрываясь ладонью, орудует во рту зубочисткой. Закончив, он ласково спрашивает:

– Ну, дорогой, что ты хотел узнать?

В ожидании какой-то подлянки Макс с вопросом не спешит, думает, стараясь не смотреть ему в глаза. Он рассматривает толстые лоснящиеся губы Жандосова, замечает, что те начинают кривиться, и внезапно для себя спрашивает: