– Ладно, ладно… – сказал Андрей, уже раздражаясь, и попытался отнять у Изи подшивку.

– Нет, погоди! – кричал Изя, грозя пальцем и таща подшивку к себе. – Вот тут еще один перл!.. Где это? Вот. «Наш Город богат честными людьми, как и всякий город, населенный тружениками. Однако если говорить о политических группировках, то разве что лишь Фриц Гейгер может претендовать на высокое звание…»

– Хватит! – заорал Андрей, но Изя вырвал у него подшивку, забежал за ликующую Сельму и, шипя и брызгаясь, продолжал оттуда:

– «…Не будем говорить о речах, будем говорить о делах! Фридрих Гейгер отказался от поста министра информации; Фридрих Гейгер голосовал против закона, предусматривающего крупные льготы для заслуженных деятелей прокуратуры; Фридрих Гейгер был единственным видным деятелем, возражающим против создания регулярной армии, в которой ему предлагалась высокая должность…» – Изя зашвырнул подшивку под стол и принялся потирать руки. – Ты всегда был потрясающим ослом в политике! Но за эти последние месяцы ты поглупел просто катастрофически. Поделом тебе начистили чайник! Глаз-то хоть цел?

– Глаз цел, – медленно сказал Андрей. Он только сейчас заметил, что Изя как-то неловко двигает левой рукой и три пальца на этой руке у него не сгибаются вовсе.

– Да выключи ты его к чертовой матери! – заорал Кэнси, появляясь в дверях. – А, Андрей, ты уже здесь… Это хорошо. Здравствуй, Сельма! – Он стремительно пересек комнату и вырвал вилку репродуктора из розетки.

– Зачем? – закричал Изя. – Я хочу слышать речи моих вождей! Пусть гремят боевые марши!..

Кэнси только бешено глянул на него.

– Андрей, пойдем, я тебе расскажу, что мы сделали, – сказал он. – И нужно подумать, что делать дальше.

Лицо и руки его были покрыты копотью. Он устремился в глубь редакции, и Андрей пошел за ним. Только сейчас он почувствовал, что в помещениях основательно попахивает горелой бумагой. Изя с Сельмой шли позади.

– Всеобщая амнистия! – шипя и булькая, повествовал Изя. – Великий вождь открыл двери узилищ! Ему понадобилось место для других заключенных… – Он заухал и застонал. – Всех уголовников выпустили до единого, а я ведь, как известно, уголовник! Даже бессрочников выпустили…

– Худой стал, – говорила Сельма с жалостью. – Все на тебе висит, облезлый ты сделался какой-то…

– Так ведь последние дни – три дня – ни жрать не давали, ни умываться…

– Так ты, наверное, есть хочешь?

– Да нет, ни черта, я тут нажрался…

Они вошли в кабинет Андрея. Здесь стояла ужасающая жара. Солнце било прямо в стекла, и жарко пылал камин. Перед камином сидела на корточках шлюшка-секретарша, тоже чумазая, как и Кэнси, и старательно ворочала кочергой в груде горящей бумаги. Все в кабинете было покрыто копотью и черными клочьями бумажного пепла.

Увидев Андрея, секретарша вскочила и улыбнулась ему испуганно и заискивающе. Вот уж не ожидал, что она останется, подумал Андрей. Он сел за свой стол и виновато, через силу, покивал ей и улыбнулся в ответ.

– …Списки всех спецкоров, списки и адреса членов редколлегии, – деловито перечислял Кэнси. – Оригиналы всех политических статей, оригиналы еженедельных обзоров…

– Статьи Дюпена надо сжечь, – сказал Андрей. – Он у нас был главный антиэрвист, по-моему…

– Уже сжег, – нетерпеливо сказал Кэнси. – И Дюпена, и на всякий случай Филимонова…

– Что вы суетитесь? – сказал Изя весело. – Да ведь вас на руках носить будут!

– Это как сказать, – мрачно проговорил Андрей.

– Да чего там «как сказать»? Хочешь пари? На сто щелбанов!

– Да подожди, Изя! – сказал Кэнси. – Заткнись ты, ради бога, хоть на десять минут!.. Всю переписку с мэрией я уничтожил, а переписку с Гейгером пока оставил…

– Протоколы редколлегии! – спохватился Андрей. – За прошлый месяц…

Он торопливо полез в нижний ящик стола, достал папку и протянул ее Кэнси. Тот, скривившись, перебросил несколько листков.

– Да-а-а… – сказал он, качая головой. – Это я забыл… Вот как раз выступление Дюпена… – Он шагнул к камину и швырнул папку в огонь. – Перемешивайте, перемешивайте! – раздраженно приказал он секретарше, которая слушала начальство, приоткрывши рот.

В дверях появился заведующий отделом писем, потный и очень возбужденный. На руках перед собой он тащил кипу каких-то папок, прижимая их сверху подбородком.

– Вот… – пропыхтел он, с грохотом сваливая кипу возле камина. – Тут какие-то социологические опросы, я даже разбираться не стал… Вижу – фамилии, адреса… Господи, шеф, что с вами?

– Привет, Денни, – сказал Андрей. – Спасибо, что вы остались.

– Глаз цел? – спросил Денни, вытирая со лба пот.

– Цел, цел… – успокоил его Изя. – Вы все не то уничтожаете, – объявил он. – Вас ведь никто не тронет: вы – желтоватая оппозиционная либеральная газетка. Вы просто перестанете быть оппозиционными и либеральными…

– Изя, – сказал Кэнси. – Я тебя в последний раз прошу: перестань трепаться, иначе я тебя выкину вон.

– Да не треплюсь я! – сказал Изя с досадой. – Дай кончить! Вы письма, письма уничтожайте! Вам же писали, наверное, умные люди…

Кэнси воззрился на него.

– Ч-черт! – прошипел он и выскочил из кабинета. Денни устремился следом, продолжая на ходу вытирать лицо и шею.

– Ничего не понимаете! – сказал Изя. – Вы же тут все – кретины. А опасность грозит только умным людям.

– Что кретины – то кретины… – сказал Андрей. – Это ты прав.

– Ага! Умнеешь! – воскликнул Изя, размахивая искалеченной рукой. – Зря. Это опасно! Вот в этом-то и заключается вся трагедия. Сейчас очень много людей поумнеет, но поумнеет недостаточно. Они не успеют понять, что сейчас надо как раз притворяться дурачком…

Андрей посмотрел на Сельму. Сельма глядела на Изю с восторгом. И секретарша тоже глядела на Изю с восторгом. А Изя стоял, расставив ноги в тюремных башмаках, небритый, грязный, расхлюстанный, рубашка из штанов вылезла, на ширинке не хватало пуговиц, – стоял во всей своей красе, такой же, как всегда, нисколечко не изменившийся, – и разглагольствовал, и поучал. Андрей вылез из-за стола, подошел к камину, присел рядом с секретаршей и, отобрав у нее кочергу, принялся ворошить и перекапывать неохотно горящую бумагу.

– …А поэтому, – поучал Изя, – уничтожать надо вовсе не просто те бумаги, где ругают нашего вождя. Ругать тоже можно по-разному. Уничтожать же надо бумаги, написанные умными людьми!..

В кабинет просунулся Кэнси и крикнул:

– Слушайте, помог бы кто-нибудь… Девочки, что вы здесь зря околачиваетесь, а ну идите за мной!

Секретарша сейчас же вскочила и, на ходу поправляя перекрутившуюся юбчонку, выбежала вон. Сельма постояла, словно ожидая, что ее остановят, потом вдавила окурок в пепельницу и тоже вышла.

– …А вас никто не тронет! – продолжал разглагольствовать Изя, ничего не видя и не слыша, как глухарь на току. – Вас еще поблагодарят, подбросят вам бумаги, чтобы вы повысили тираж, повысят вам оклады и расширят штат… И только потом, если вам вздумается вдруг брыкаться, только тогда вас возьмут за штаны и уж тут несомненно припомнят вам все – и вашего Дюпена, и вашего Филимонова, и все ваши либерально-оппозиционные бредни… Но только зачем вам брыкаться? Вы и не подумаете брыкаться, наоборот!..

– Изя, – сказал Андрей, глядя в огонь. – Почему ты тогда не сказал мне, что у тебя было в папке?

– Что?.. В какой папке?.. Ах, в той…

Изя вдруг как-то сразу притих, подошел к камину и присел рядом с Андреем на корточки. Некоторое время они молчали. Потом Андрей сказал:

– Конечно, я был тогда ослом. Полнейшим болваном. Но ведь сплетником-то и трепачом я уж никак не был. Это уж ты должен был тогда понять…

– Во-первых, ты не был болваном, – сказал Изя. – Ты был хуже. Ты был оболваненный. С тобой ведь по-человечески разговаривать было нельзя. Я знаю, я ведь и сам долгое время был таким… А потом – при чем тут сплетни? Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все, к чертовой матери, вразнос может пойти…