— Доброго тебе солнцестояния, дитя мое.

Услышав глубокий голос священника, Розелла вздрогнула и сделала шаг назад, в глубину палатки. Ее окутал великолепный аромат жарящегося мяса, приправленный горьковатым запахом горящей плоти.

— Доброго солнцестояния, ваша милость.

Сердце отчаянно колотилось у нее в груди. Она не видела, как священник вышел из теней, метавшихся вокруг ямы с углями. Казалось, будто секунду назад, прежде чем заговорить с ней, он был одним из пляшущих языков пламени.

Лорд Стивен дружил со священниками обоих культов, Патриархального и филидов, и потому они часто посещали его замок. Розелла выросла в семье, где придерживались Патриархального вероисповедания, но смущалась, когда в замке присутствовали и те и другие.

Священник улыбнулся и вытянул вперед руку. Розелла почувствовала, как ее собственная рука помимо воли начала медленно подниматься ладонью вверх. Она сама будто окаменела и не могла отвести взгляда от сверкающих глаз, в которых отражалось яркое пламя.

Крошечный мешочек из мягкой ткани упал на ее раскрытую ладонь.

— Полагаю, ты знаешь, что нужно с этим сделать, дитя мое.

Розелла не знала, но с удивлением услышала свой ответ:

— Да, ваша милость.

В глазах священника вспыхнул красный огонь.

— Хорошо, очень хорошо. Пусть зима будет для тебя легкой, и да минуют тебя болезни, а весна придет скоро.

— Спасибо, ваша милость.

— Розелла?

Розелла опустила глаза и увидела, что Мелисанда нетерпеливо дергает ее за юбку, а стоящие неподалеку герцог Наварн и его сын с удивлением за ней наблюдают.

— Идем, Розелла, идем же! Быка сейчас будут разрезать, и папа сказал, чтобы я тебя пригласила отужинать с нами.

Розелла рассеянно кивнула и повернулась туда, где только что стоял священник, но он исчез.

Пламя костров трещало в темноте, рассыпая снопы искр и посылая столбы дыма в ночное небо. Над полями Хагфорта неслись веселые песни и смех. Звуки праздника, веселые и беззаботные, оглушали Тристана Стюарда, причиняли боль, и он потряс головой, силясь прогнать их прочь. Он сидел, прислонившись к стене окутанного тенями портика, и пил пиво из бутылки, которую вручил ему Седрик Кандерр после состязания в пении.

Раньше счастливый шум зимнего карнавала звучал для него сладостной музыкой, наполняя бездумным возбуждением, от которого начинала бурлить кровь. Теперь же, когда рядом не было Пруденс, праздник превратился в какофонию, вызывавшую у него головную боль. Стивен пил пиво огромными глотками в надежде утопить в нем звуки праздника или, по крайней мере, хотя бы чуть-чуть их заглушить.

Впрочем, на самом деле больше всего ему хотелось прогнать голос, который постоянно звучал у него в голове. Тристан не мог понять, откуда он возник и кому принадлежал.

Тот день, когда он зазвучал впервые, был словно в тумане. Это произошло после того ужасного совета. Тристан созвал всех Орланданских священников и правителей, надеясь убедить их вместе выступить против болгов, официально — чтобы отомстить за убийство его стражников, но в действительности — в надежде расквитаться за смерть Пруденс. Все до единого регенты заявили, что он сошел с ума, и категорически отказались его поддержать, даже Стивен Наварн, которого Тристан любил как брата.

Ему казалось, что после того совета кто-то попытался его утешить. Может быть, Стивен? «Нет, — подумал он и тряхнул головой. — Не Стивен. Утешавший был старше, с добрыми глазами, обведенными красной каемкой, будто опаленными огнем. Священник». Только вот из Сепульварты или Гвинвуда — Тристан не знал. Он попытался вспомнить тот разговор, вспомнить человека, которому принадлежали глаза, но мозг отказывался подчиняться. Остались только слова, звучавшие всякий раз, стоило ему остаться в тишине:

«Ты именно тот, кто нужен».

Неожиданно Тристана зазнобило. То же самое он испытал, впервые услышав эти слова, — холод, убивавший ласковое тепло, излучаемое глазами священника. Он запахнулся в плащ и поудобнее устроился на каменной скамье, пытаясь согреть замерзшие ноги.

«Для чего?» — спросил он тогда.

«Для того, чтобы вернуть в Роланд мир и безопасность. Ты наделен храбростью и сможешь положить конец хаосу и занять трон. Если бы ты правил всем Роландом, а не только провинцией Бетани, ты получил бы в свое полное распоряжение армии, которые безуспешно попытался призвать себе на помощь сегодня. Твои друзья герцоги могут отказать лорду-регенту. Они не станут противиться воле короля. Ты имеешь полное право на корону, Тристан, гораздо больше других».

В горле у Тристана запершило, он вновь испытал горечь унижения, пережитого, когда его отказались поддержать другие регенты. Он сделал еще глоток из бутылки и вытер губы тыльной стороной ладони.

«Меня не нужно в этом убеждать, Ваша Милость. Если случившееся сегодня утром не является для вас достаточно веским доказательством того, что остальные регенты вовсе не уверены в моем бесспорном праве на трон, должен вам сказать об этом прямо: они в этом не уверены».

Священник улыбнулся:

«Предоставьте это мне, милорд. Ваше время обязательно наступит. Только будьте готовы действовать, когда оно придет. И еще, милорд».

«Да?»

«Вы подумаете над тем, что я вам сказал?»

Тристан помнил, как кивнул. Он сдержал свое слово: голос постоянно звучал у него в голове, даже во сне, всякий раз, когда он оставался наедине с самим собой или его окутывала тишина.

«Они не станут противиться воле короля».

Тристан сделал еще один большой глоток, вытер рот рукавом плаща.

Где-то вдалеке рассмеялась женщина. Тристан поднял голову и увидел парочку влюбленных, они перебегали от одной колонны к другой, прятались в тени, весело хохотали, светлые волосы женщины развевались на ветру, сияя в свете фонаря, и вот они исчезли в сумраке теней.

Неожиданно голос в голове Тристана смолк, его захватила другая навязчивая идея. Он был страшно разочарован, когда Стивен сказал ему, что из Илорка, несмотря на приглашение, никто на праздник не прибыл. Представляя себе перспективу отправиться на карнавал с Мадлен, он утешался мыслью о встрече с Рапсодией. Стоило ему о ней подумать, как он сразу же почувствовал, что весь горит, точно в лихорадке, волна жара окатила его, сосредоточилась в паху, начала подниматься вверх, к влажным ладоням, оставляя за собой почти болезненное разочарование.

Всякий раз мысли о Рапсодии заставляли замолчать голос, звучащий у него в голове, словно она первой предъявила на него права и оставила в его сознании след, неподвластный никому другому. Заклятие, наложенное на него после встречи с ней, вынуждающее его постоянно повторять в уме одни и те же слова, не могло справиться с желаниями, которые она в нем разбудила.

Тристан медленно поднялся с каменной скамьи и, спотыкаясь, выбрался из портика. Скоро рассвет, а с ним и утренние торжества второго дня карнавала. Он оставил пустую бутылку на скамейке и поспешил укрыться от холода в теплой спальне, отведенной ему в замке.

Вслед ему протяжно завыл ветер.

Глухой ночью, когда даже последние гуляки разошлись спать, из замка порознь выскользнули два человека, закутанные в плащи, и направились в сторону полей. Накинув на голову капюшон, тот, что постарше, терпеливо стоял, укрывшись в тени, которая казалась особенно темной возле огромного умирающего костра. Другой человек, тоже прятавший свое лицо под капюшоном, был вынужден покинуть замок, послушный приказу того, кто ждал его за воротами. Два священника встретились в священную ночь, чтобы творить черные дела.

Тяжелые, мрачные тучи скрывали луну и звезды, и даже их призрачный свет не проливался на землю. Первому священнику, тому, кто ждал, стоя на границе земель Стивена Наварна, было видно, как далекие костры отбрасывают кроваво-красные мерцающие отблески на белый снег, тут и там вспыхивают в лесу. В его глазах плясали языки такого же яркого пламени, и казалось, будто они обведены красным карандашом. Увидев, что другой священник наконец отдышался, он негромко заговорил: