Знал ли он еще что-нибудь? Вряд ли. Каждый в этой семье жил сам по себе. Когда они собирались сесть за стол всей семьей, приезжал Эжен Малу с пятью-шестью приглашенными, и они спускались в парадную столовую.

У г-жи Малу были драгоценности. Она обожала драгоценности, и о них говорили часто, слишком часто. Особенно в последнее время, с тех пор как возникло напряженное положение, когда началось то же, что и в Бордо с судебными исполнителями и заметками в газетах.

Отказала ли она мужу, когда он попросил ее продать драгоценности, чтобы они могли продержаться еще несколько недель? Взял ли их Эжен Малу? Теперь она утверждала, что взял, что у нее ничего не осталось. Но у Алена вдруг возникли сомнения.

Распорядитель церемонии выстроил всю семью в ряд за погребальной колесницей, и, подождав еще минуту, процессия двинулась по направлению к кладбищу, потому что Эжен Малу, как самоубийца, не имел права на внесение его тела в церковь.

Они шли медленно, останавливаясь, чтобы пропустить трамвай, потом процессии вдруг приходилось идти быстрее, и тогда промежуток между рядами увеличивался, а кортеж становился длиннее. Эдгар обернулся.

— Пришло все-таки много народу, — с удовлетворением заметил он, — некоторых я и не ожидал увидеть.

Сначала шли мужчины, потом женщины, а в конце какие-то люди, которых никто не знал даже с виду. Франсуа Фукре скромно вышел из семейного ряда и шагал вместе с рабочими и поставщиками, ни с кем не разговаривая.

Так они шли в течение получаса по все менее оживленным улицам. Когда проходили мимо того места, где жил Эдгар, он повернулся, чтобы увидеть свой дом, на который всегда смотрел с удовлетворением. Потом появились вывески торговцев надгробными плитами и венками — кладбище уже было близко.

Большие аллеи были посыпаны гравием, но даже там пришлось месить ногами мокрую глину. В одном месте дорогу преграждала лужа, и некоторые, разбежавшись, прыгнули через нее, другие предпочли пройти по могилам. Наконец подошли к свежевырытой яме. Люди жались друг к другу. Гроб опустили, вытащили веревку. Эдгар плакал. Жюль Доримон сморкался. У Алена глаза были сухие, но он казался бледнее всех остальных. Он посмотрел на Фукре, а тот подошел, незаметно пожал ему руку и вполголоса, украдкой спросил:

— Вы ведь уезжаете, правда?

Ален отрицательно покачал головой. Он хотел остаться в городе. Ему казалось, что уехать, как другие, было бы чем-то вроде предательства. Ему ведь надо узнать еще столько подробностей!

Хотя никто не говорил ему, что это надо сделать, он схватил первые попавшиеся цветы, бросил их в могилу, потом резко высвободился из толпы и ушел. Фукре догнал его. Брат недовольно посмотрел на Алена: ведь он нарушил традиционный порядок, по которому должны происходить похороны.

— Не знаю, подумали ли вы о том, что я вам сказал, господин Ален.

Было холодно. Ален ощутил какое-то раздражение в ноздрях, предвещавшее простуду.

— Я случайно узнал еще кое-что. Я только что говорил с Габриэлем, официантом из «Кафе де Пари»… Так вот, в тот день, отпустив свою машину, ваш отец зашел к ним в кафе, чтобы поговорить по телефону. Обычно номер набирал ему Габриэль, но на этот раз ваш отец не захотел. Он вышел из кафе в начале четвертого и пошел пешком, а несчастье случилось после четырех…

В три часа Эжен Малу в последний раз воспользовался своей машиной. И он это знал: в этот самый день ее должны были забрать. Ее конфисковали, как и все остальное, а шофер Арсен был уже уволен.

Они выходили с кладбища. За ними шли группы людей, очень громко разговаривая о своих делах. Некоторые заходили в маленькое кафе с запотевшими окнами, где, вероятно, было тепло и где, конечно, пахло старым вином.

— Вы не хотите сесть в трамвай, господин Ален? Они немного подождали, и в эту минуту рыжий Петере подошел к своему приятелю.

— Товарищи поручили мне извиниться перед тобой, — сказал он. — Всем вместе невозможно было уйти из класса. Мы еще увидимся, правда? Ты ведь не уезжаешь?

К ним подошли остальные члены семьи, и все они сели в трамвай, где гулял ледяной сквозняк. Ален остался на площадке с двумя спутниками. Он смотрел на своего дядю, на брата, на двоюродного брата, головы которых странно покачивались от толчков трамвая.

Это была его семья, в он с любопытством разглядывал их, как будто никогда не видел. Неужели это все еще его семья? Конечно, когда-то между ним и этими людьми и была какая-то связь, но теперь она исчезла.

Теперь, когда Эжен Малу умер, все разойдутся в разные стороны, кто знает куда? Сегодня вечером дом, конечно, опустеет. Об этом уже шли разговоры два последних дня, в особенности вчера. Спорили до двух часов ночи, распивая бутылку коньяка, найденную где-то в стенном шкафу.

Корина и мать опять ссорились. Дядя Доримон пытался их успокоить и произносил примирительные слова. Тетя Жанна плакала.

Бертран, хотя он и не был сиротой, завистливо посматривал на двоюродного брата. Они почти не разговаривали друг с другом, но Ален все время чувствовал устремленный на него взгляд.

— Я должен сказать вам, господин Ален… Если бы я посмел, я предложил бы вам пойти ко мне. Я говорил об этом с женой. Конечно, это невозможно, ведь вы должны быть там. Говорят, все ваши уезжают…

Это было возможно. Они легли спать в два часа ночи, не приняв никакого решения. Так было всегда, когда вся семья собиралась вместе. Каждый говорил, говорил, но найти общий язык никак не удавалось.

— С вашего разрешения, господин Ален, я зайду к вам вечером. В случае, если вы будете не один, я не стану вас беспокоить.

— Спасибо, господин Фукре.

— Я выхожу здесь.

На площадке остались только Ален и Рыжик.

— Ты будешь работать? — спросил Петере, тоже с оттенком зависти. — Что ты будешь делать?

— Не знаю.

— Я на твоем месте попытался бы устроиться в газету. Он тут же прикусил язык, вспомнив нападки, которым подвергался Эжен Малу в «Светоче Центра».

— Правда, это может быть не так уж заманчиво. Они вышли из трамвая и как будто случайно спустились по маленькой улице, где развернулась эта драма, потом прошли мимо аптеки. Эдгар, по-видимому, объяснял своему дяде, как это произошло, потому что он показывал на аптеку, потом на тротуар и на особняк д'Эстье.

— Я покидаю тебя, старик. Мне нужно бежать, — проговорил Петере.

Оставшаяся группа людей вышла на маленькую площадь с фонтаном. Площадь снова опустела. Больше там никого не было. Все кончилось.

— Есть у кого-нибудь ключ? — спросил Эдгар. Ключа ни у кого не оказалось. Пришлось звонить. Спустилась и открыла дверь тетя Жанна.

— Уже? — воскликнула она. Тетя Жанна привыкла к похоронам с церковной службой и отпущением грехов. — Как быстро!

Вестибюль и ступени лестницы были усыпаны лепестками цветов.

— Вот, Жюль, что мы с сестрой решили… Никто не подумал о том, что надо закрыть дверь комнаты покойного, и это сделал Ален. Сначала ему захотелось запереться у себя и подождать там конца разглагольствований, которые уже начались, но потом он все-таки последовал за остальными в столовую и облокотился о камин.

— Ты твердо решил не уезжать? Он утвердительно кивнул.

— Учти, твоя мать имеет право заставить тебя уехать с ней. На что ты, собственно говоря, надеешься, оставаясь здесь?

— Не знаю…

— Здесь тебе будет труднее устроиться на работу, чем где-нибудь в другом месте. Сегодня люди пришли на похороны как ни в чем не бывало, но завтра они станут такими же злобными, как раньше.

— Мне все равно.

— Пусть делает как хочет, Жанна, — вздохнула г-жа Малу.

— Хорошо! Во всяком случае, мы увозим твою мать к себе. Она пока поживет у нас. Ей нужно дать время прийти в себя. Нельзя сказать, чтобы у нас было слишком много места в доме, дела у нас идут не так уж хорошо, но это наш долг. Остается вопрос о твоей сестре.

— Настаивать совершенно бесполезно, — отрезала Корина, сидевшая глубоко в кресле, скрестив ноги, с сигаретой в зубах.