- Знали бы вы, чем только не занимается у нас милиция, - он тяжко вздохнул и почему-то похлопал себя по животу. - И говорю вам, нет тут никакой мистики. Вы сами видели ваших тигров или чертей? Нет! И никто их не видел. Преступники просто пытаются сбить нас со следа. А может быть, это часть обрядов. Однако вернёмся к делу. Вы утверждаете, что переводите эти опусы с испанского. Можете предъявить оригинал?

- Конечно. Погодите секунду, - оставив его на кухне, я прошлёпал в комнату и вернулся с вырезанными из старой книги листами.

- Следствие приобщает этот материал к делу, - безапелляционно заявил он, и листы исчезли в его портфеле.

- Постойте, но мне надо сдать их обратно в бюро...

- Не волнуйтесь, мы сдадим их за вас. Но для начала вы должны сдать нам само бюро, - он иезуитски улыбнулся. - Название и адрес.

- "Акаб Цин", - мне пришлось продиктовать по буквам.

Записав всё в блокнот круглыми, старательно вычерченными буквами, Набатчиков закрыл его и погрозил мне карандашом.

- В ближайшие сутки оставайтесь дома. Через пару часов мы навестим вашу фирму, а там уже и до развязки недалеко. Но если за вами следят - а за вами, скорее всего, следят - дожить до финала будет для вас не так-то просто, - он сгрёб со стола все бумаги и направился к выходу.

- И почему именно сейчас это надо было делать? - посетовал он, застёгиваясь. - Так вчера хорошо сидели... А сегодня вечером должны были с детьми в театр идти, на бенефис Анисимовой...

- Какой Анисимовой? - насторожился я.

- Валентины Анисимовой. В кукольный театр. Говорят, отличная постановка, кстати, что-то о завоевании Латинской Америки, по-моему. До этого ходили на "Приключения Петрушки", дети были в восторге...

- Погодите-ка... Разве эта Анисимова не умерла ещё десять лет назад? - спросил я озадаченно.

- Что за чушь! Конечно, нет. С чего вы взяли? Две недели назад были с семьёй на спектакле, она на сцену выходила.

Ощущение реальности вдруг покинуло меня, и, чтобы убедиться, что не сплю, я по-кастанедовски посмотрел на свои ладони, а потом ещё и ущипнул себя украдкой за ногу.

- Ну, не поминайте лихом, - он шагнул за порог. - Ведите себя хорошо, и тогда завтра мы с вами увидимся ещё раз.

- Если конец света не настанет, - пробормотал я себе под нос, но он всё равно расслышал.

- Неужели вы верите в подобную белиберду? - майор разочарованно покачал головой. - Очнитесь, ничего не будет!

Возражая ему, на улице заверещала автомобильная сигнализация, потом к ней присоединилась ещё одна, и через пару мгновений, словно заразившись кликушеством, весь двор зашёлся в этой спонтанной машинной истерике. С кухни послышался уже знакомый щемящий звон посуды, и я, первым сообразив, что происходит, крикнул Набатчикову:

- Сюда! В проём! Землетрясение!

3.3.

- Очертания стен и сетчатого чулка лифтовой шахты, слепящие контуры окон смазались, потеряли чёткость; казалось, всё вокруг подёрнулось мелкой рябью, будто состояло не из твёрдой материи, а из зыбкого, дряблого желе. Этот озноб через ступни, через впившиеся в дверной проём руки, передался нам, и ещё несколько нескончаемых минут нас колотило так безжалостно, что я подумал: вот оно...

Я слышал, как застонал весь дом - основательный, на совесть и на страх построенный немецкими военнопленными под дулами придирчивых сотрудников НКВД, он сопротивлялся, вцепившись в землю намертво, как вековой дуб. По потолку разбегались извилистые трещины, целыми пластами валилась штукатурка, крошился кирпич; на одном из верхних этажей рухнуло, дико загрохотав, что-то громоздкое. Подъезд наполнился тревожными криками, женскими воплями. В лифте, с дьявольским скрежетом застрявшем этажом выше, кто-то подвывал от страха.

Приступ этот продолжался куда дольше, чем первое землетрясение - тогда я даже не успел толком осознать происходящее, как всё закончилось. Сейчас же, когда земля, наконец, успокоилась, я никак не мог поверить, что кошмар позади, и нам всем дана ещё одна отсрочка.

Я протёр глаза и закашлялся, выбивая известковую крошку из лёгких. Набатчиков, с лицом белым, как у актёров театра Кабуки, уже стоял на ногах и деловито отряхивался.

- Всё остаётся в силе, - сообщил он мне. - Не давайте себя запугать!

- Но ведь... - я попытался было спорить, однако он уже резво спускался по лестнице; провожая его взглядом, я крикнул ему вслед, - У вас вся спина белая...

* * *

Следует объяснить, зачем я тогда нарушил запрет майора, и сам отправился в бюро "Акаб Цин". Моя встреча с ним прошла вовсе не так, как я предполагал. Вместо внимательного слушателя и защитника передо мной снова предстал циник-следователь; непонятно было даже, с какой стати я понадеялся на его чудесное преображение после случая с ритуальным убийством.

Неудивительно, что я почувствовал себя преданным, когда он по-воровски выхватил у меня страницы дневника, а после равнодушно оставил на растерзание - не всё ли равно, оборотням или сектантам-убийцам, отделавшись рекомендацией "вести себя хорошо".

В душе штормило; теперь, когда я осознал, что мной просто воспользовались, решение открыться майору, помочь ему с расследованием виделось мне жалким, необдуманным, продиктованным единственно моей наивностью и одиночеством. Мне казалось, я сам предал тех, кто доверил мне тайны Вселенной. И лишь желанием во что бы то ни стало загладить свою вину перед ними можно объяснить то, с каким остервенением я набирал следующие двадцать минут номер "Акаб Цин". Пустое: прослушав несколько сотен тоскливых долгих гудков, я списал всё на повреждения телефонного кабеля, наспех оделся и бросился на улицу. Я должен был непременно добраться до бюро раньше, чем милиция, чтобы предупредить их, чтобы покаяться, и, может, ещё вымолить прощение.

Повсюду выли сирены; посреди двора "скорая помощь" перемигивалась с милицейским "уазиком", санитары в куртках поверх белых халатов возились вокруг лежавших на земле носилок. Ничего странного, что у кого-то не выдержало сердце, подумал я, ещё немного, и я сам вполне мог оказаться на месте этого бедняги...

Несколько арбатских домов заметно просели; у только недавно сданной нуворишеской многоэтажки у метро землетрясением будто вырвало хребет, и она прямо на глазах безвольно расползалась, окружённая растревоженным роем пожарных машин и оранжевых реанимобилей.