Дома, тянущиеся вдоль расковырянной брусчатки, встречались самые разнообразные; непонятно было даже, как они уживаются на одной улице. Настоящие деревенские избушки со срубами из уложенных крестом почерневших от времени брёвен. Старомосковские двухэтажные купеческие особняки с белой окантовкой. Грубые бараки с покатыми крышами и долгими рядами крошечных окон. Потом, вдруг – колониальные дома, расписанные нездешними яркими цветами, с синими ставнями, будто перенёсшимися сюда с кубинских открыток. И сразу, встык – номенклатурные шестиэтажные монолиты с четырёхметровыми потолками. Каменная мостовая под моими ногами незаметно перетекла в плотно уложенные бетонные плиты, те – в обычный городской асфальт.

На улице было безлюдно, но во многих окнах горел свет и виднелись человеческие силуэты. Казалось, я попал в нескончаемый театр теней и брёл от одной его сцены к другой. В воздухе неслась музыка – от «Рио-Риты» и Утёсова – до «Биттлз» и современной эстрады. Рассматривать дома, заглядывать в окна, и прислушиваться к смене мелодий было так увлекательно, что я и не заметил, как трёхзначные номера на стенах домов сменились двузначными. Здания постепенно расступались, открывая впереди небольшую площадь, на которой возвышались постройки знакомой пирамидальной формы.

Однако огромный, похожий на древнеримский дворец дом с номером «23» оказался ближе, чем загадочные строения вдалеке. Переступив через своё любопытство, я остановился у его дверей – деревянных, массивных и очень высоких, словно сделанных не для людей, а для неких демиургов будущего. Такие же вели в советские министерства и в станции метро, спроектированные в сталинскую эпоху.

За дверным стеклом маячила картонка с надписью «Вход в мемориальный музей В.Анисимовой с другой стороны здания». Но я нажал на ручку, и дверь открылась.

Наверное, я с чёрного хода попал в тот самый «храм памяти» почившей актрисы, недавно с помпой открытый московскими властями. По всей видимости, это был долгострой: воздух в гулких бесконечных коридорах отдавал чем-то затхлым. Пахло не краской и деньгами, как во всех амбициозных современных проектах, а книжной пылью и потёртой тканью, как от театральных занавесов и старых плюшевых кресел. Возможно, это запах экспонатов, сказал я себе.

Свет давали только висящие высоко под потолком хрустальные люстры, горящие в четверть силы и через одну. В облицованных гранитом стенах через каждые пятьдесят метров темнели проёмы арок – там находились выставочные залы. Помпезные бронзовые доски у входа в каждый из них оглашали название экспозиции: «Первые шаги», «Детский садик», «Здравствуй, школа!», «Гордость класса», и так далее.

Так я дошёл до настоящего перепутья: налево – коридор «Вся жизнь – театр», прямо – «Папа, мама, я – дружная семья!». Правый проход был отгорожен абсолютно неуместным бетонным забором с колючей проволокой и огромными красными буквами: «Опасность».

Куда дальше?

Тогда, в вагоне метро, перед тем как со мной заговорил мальчик, я читал про этот музей… И помню, на один краткий миг меня озарило понимание того, что музей этот, как и та навязчивость, с которой в моём поле зрения появляется эта актриса, как-то связаны с её мужем. Как там его фамилия? Кнорозов? А зовут, кажется, Юрий. Да, Юрий Кнорозов. Имя определённо знакомое. И инициалы…

Так вот зачем я здесь!

Не его ли мне надо найти?

И я устремился в коридор с выставками, повествующими о семейной жизни Валентины Анисимовой. «Первый поцелуй», «Лидочка», «В тесноте, да не в обиде»… и вот, в конце концов, искомое – «Юра». Я заглянул внутрь и ахнул.

За аркой распахивался невообразимых размеров зал, уставленный сотнями самых невероятных экспонатов, связанных с цивилизацией майя. Тут были и макеты пирамид Тикаля, и ушмальский Храм Колдуна в миниатюре, десятки всевозможных карт и многометровые стенды с майянской посудой, орудиями труда, мечами, луками, копьями… В особых застеклённых саркофагах с датчиками температуры и влажности хранились сложенные гармошкой книги из кожи и древесной коры. Вдоль стен стояли на постаментах фигуры индейцев в полный рост. Я не мог отделаться от ощущения, что это – чучела, до того натурально они смотрелись. Воины в полном боевом облачении, с татуировками и шрамами, жрецы в пышных одеждах, улыбающиеся дети со щенками на руках, женщины с домашней утварью… Огороженный золотыми столбиками с бархатными красными барьерами, в центре зала покоился изрезанный древний алтарь с четырьмя кровостоками.

Я прошёл всё помещение, узнавая лишь десятую часть имён и названий, хотя и думал, что поднаторел в майянской истории, проштудировав Ягониэля, Кюммерлинга и рукописи Луиса Каса-дель-Лагарто, не говоря уже о познавательных брошюрах. Но это, как выяснилось, было далеко не всё.

За высокой двустворчатой дверью в конце этого зала начинался ещё один, не меньших масштабов, озаглавленный «Конкиста». На входе посетителей встречали две фигуры испанских солдат в кирасах и выгнутых шлемах, при алебардах и аркебузах. Глаза у них подозрительно блестели, и я предпочёл как можно скорее миновать их. Чуть ли не половину одной из стен занимал гигантский портрет Диего де Ланды – в точности такой, как у Ягониэля. Прямо ему в глаза с противоположной стены недобро глядел Эрнан Кортес.

Здесь тоже было на что полюбоваться: и маленький макет часовни в Мани с трогательным крошечным аутодафе, и сцены баталий между конными конкистадорами и устроившими засаду индейцами, и первое издание книги «Сообщение о делах на Юкатане» за авторством настоятеля исамальского монастыря. Однако я чувствовал, что мне пора идти дальше.

Помещение, посвящённое Конкисте, заканчивалось неприметной дверкой. Рядом висели стрелки указателей: «Дирекция» и «Пантеон». Дойдя до комнаты с надписью «Директор», я безрезультатно подёргал ручку и вернулся к развилке. Оставался пантеон…

Этот коридор выглядел совсем иначе, и более всего напоминал этаж какого-то учреждения или научного института. Крашенные бежевой масляной краской стены, кабинеты с табличками: «Ах Кинчил», «Болон Цакаб», «Эк Чуах»… На некоторых было по два или три имени. Все они были крепко заперты. Я шёл мимо них довольно долго, насчитав не меньше сотни, пока не уткнулся в лифтовую дверь. Рядом с ностальгической прозрачной кнопкой вызова было выгравировано: «Ицамна».