Я никак не мог уняться, меня колотила крупная дрожь. Он внимательно наблюдал за мной, не делая попыток остановить или успокоить меня. Когда меня перестало выворачивать словами, он покачал головой и усмехнулся.

– Поразительно, до чего же любому человеку, даже воображаемому, свойствен эгоцентризм.

– Что вы имеете ввиду? – вскинулся я.

– Вам будет нелегко в это поверить, но всё обстоит с точностью до наоборот. Мне немного неловко вам об этом

говорить, но это как раз вы снитесь мне. Как и весь окружающий вас мир.

– Какие невероятные бредни! – возмутился я.

Первая возможность: с лифтом связан какой-то сложный технический трюк, заставляющий его пассажиров чувствовать нескончаемый подъём, на самом же деле он перевозит всего на два-три этажа вверх; что же касается странной улицы, её вообще нет. В конце концов, не стоит забывать, что она была совершенно необитаема – не исключено, что я просто прогуливался среди специально установленных декораций. Надо только понять, с какой целью была затеяна эта грандиозная манипуляция.

Вторая: я всё же не сумел почувствовать ту тонкую плёнку, которая отделяла реальный мир от воображаемого, созданного моей взбудораженной фантазией, и, прорвав её, соскользнул в топи клинической шизофрении. В эту самую секунду я, вероятно, беспокойно мычал, запелёнатый в смирительную рубашку, в особом боксе для буйно помешанных где-то в кащенковских казематах. Разумеется, это было бы прискорбно, но хотя бы объяснимо и доступно к пониманию.

Ничего другого нельзя было и помыслить. Утверждения этого самонаречённого Ицамны были безусловным абсурдом и провокацией. Воистину, вот сюжет для ночного кошмара: один из встреченных в нём персонажей нагло заявляет вам, что иллюзорны вы, а не он.

– Сейчас я проснусь!

– Я и не ожидал, что этот разговор получится простым, – устало ответил он. – Не знаю даже, как убедить вас, что проснуться куда-либо, кроме как в мой сон, – он сделал небольшую паузу, чтобы дать мне прочувствовать весь смысл этих слов, – у вас не выйдет. Хуже того, я и сам не могу очнуться, поэтому мы просто обречены на общение друг с другом.

– Как весь этот безграничный, многогранный, неописуемо разнообразный мир, включающий всех моих знакомых и меня самого, может вместиться в вашу черепную коробку? – я постарался придать моему голосу ироническую интонацию, но в самый ответственный момент сорвался и дал петуха.

– А в вашу он, значит, влезает? – язвительно откликнулся он.

– Ну, допустим на долю секунды, что вы правы, просто чтобы выставить вас на посмешище. И где же тут, по вашему, доказательства того, что этот мир создан вашим воображением?

– Если бы он был плодом моего воображения, это было бы ещё полбеды. К несчастью, я угодил в подвалы подсознания. Неужели вы думаете, что я стал бы всерьёз воображать себя Ицамной и писать на своей двери «Бог»? Согласитесь, это, по меньшей мере, нескромно…

– Вы увиливаете от ответа!

– Ну, хорошо. Вы, кстати, не курите? Составите мне компанию? – он накинул на плечи пальто и жестом пригласил меня за собой на площадку. – Мне, вообще-то, нельзя, но вы ведь никому не скажете…

Чиркнув спичкой и с удовольствием затягиваясь дешёвой сигаретой, он испытующе осмотрел меня.

– Да взять хотя бы майянскую пирамиду с мумией вождя – и это на Красной площади! Неужели это не кажется вам полным абсурдом? Хотя, с другой стороны, откуда вам знать, что там находится в действительности…

– Это же Мавзолей! – возразил я; мне самому, одурманенному повестью Каса-дель-Лагарто, случилось принять его за индейский храм, но я-то тогда сумел прийти в себя.

– Однако не свяжи я свою жизнь с изучением цивилизации майя, он бы там не оказался! Всё дело в том, что учась на инженера-конструктора, я принял участие в конференции социалистической молодёжи в Мексике.

Я глядел на него как на безумца.

– Я был лучшим студентом потока. Меня пригласили на собеседование в Комитет Госбезопасности, и взамен на моё согласие сотрудничать с ними приподняли лично для меня железный занавес. Посоветовали учить испанский, и через полгода я полетел в Нью-Мехико.

При упоминании о КГБ моё лицо, видимо, еле заметно дёрнулось, потому что он прервался и с вызовом сказал:

– И не подумайте, что я сожалею о сотрудничестве с Комитетом. Их сейчас все хулят, а они полезного тоже немало сделали. И уж если кто и смог бы сейчас в нашей стране навести порядок, так это они.

Но я уже совладал с собой и не собирался пускаться в споры. Игра не стоила свеч; мне хотелось только, чтобы он досказал историю своего романа с майя.

– Организаторы слёта решили устроить нам небольшую культурную программу – повезли на экскурсию в Ушмаль. Все передовые трактористы, доярки и шахтёры из нашей группы пробежались по пирамидам рысцой и вернулись в автобус, а меня там словно молнией ударило. Хожу, фотографирую, разглядываю всё – час, другой, и не могу оторваться. Меня потеряли уже, чуть не оставили на развалинах. Вернулся в город, накупил себе книг по индейской истории, читал со словарём, и уже на обратном пути понял, что самолётами больше заниматься не смогу. Ничем больше не смогу заниматься, кроме майя. Совершенно потрясающая цивилизация, и поразительно малоизученная. Буквально загадка на загадке. Взять хотя бы её необъяснимое крушение – и это на самом взлёте. Даже письменность была не расшифрована. Некоторые специалисты и вовсе считали иероглифы декоративным орнаментом. Майя тогда ещё искали своего Шампольона, и я поставил себе задачу им стать. Стал учиться на историка, заниматься криптографией, лингвистикой – всем, что помогало мне разобраться в майянской иероглифике. Положил на это всю жизнь и преуспел.

– Это вы расшифровали их письменность?

Старик сумел меня озадачить: ни Ягониэль, ни Кюммерлинг ни словом не упоминали заслуг Кнорозова. Опять лгал, или я просто невнимательно читал?

Он дурашливо поклонился.

– Это ровным счётом ничего не доказывает, – упрямо сказал я. – У меня есть каноническое объяснение происхождения Мавзолея, и оно ничуть не хуже вашего.