Милена смутилась.

– Ну по хозяйству я много не хлопочу, на то прислуга есть. Батюшка обещался вместе с приданым отправить в мой новый дом стряпуху и ещё двух человек из челяди. Так что этих сложностей я не боюсь. Только, Яринка…

В голосе Милены появилась мольба, и она сложила руки перед грудью в умоляющем жесте.

– Ты бы посмотрела, что у тебя от бабки осталось. Может оберег какой от дурного глаза да от женской зависти. Шибко уж Ратмирушка хорош собой. Завидки возьмут наших баб, как бы не сглазили.

Я укоризненно покачала головой.

– Не занималась моя бабка таким, в другом был её дар. Да если бы и заговаривала, разве ты не знаешь, что заговоры делаются на имя, с каплей крови или волосом того, кого защитить должны? То, что купцы привозят из дальних мест да всем предлагают, – жульничество это. Тебе надо к бабке Агафье, она обереги делает.

– Не-е, – замотала головой Милена, – у бабки Агафьи как своя внучка подросла, так бабкины обереги всех парней к её Людмиле переманивают. Нет веры к её ворожбе.

Подруга поднялась.

– Ну ладно, пойду я. Прихорошиться ещё надо.

– Куда уж больше прихорашиваться? – засмеялась я, да только Милены и след простыл.

– Я забегу за тобой, как пойду, – крикнула она уже из сеней.

Не успела дверь за ней хлопнуть, как Сева через другую зашёл.

– Хороша твоя подруга, – хмыкнул брат, – да только когда Рат уезжал, сказал, что будет себе городскую искать, образованную и непременно с даром, чтобы детям передалось. А у Милены какой дар? Отцовские гривны тратить.

Не понравились мне слова Севы о моей подруге, но спорить не стала, перевела разговор:

– Думаешь, и с тобой Ратмир станет нос задирать?

– Это вряд ли, – усмехнулся брат. – Разок на кулачках сразимся – и вспомнит, кто его друг с самого детства.

Я вернулась было к шитью. А Сева померял несколько раз горницу шагами вдоль да поперёк и спросил неожиданно:

– Не завидуешь подруге, что замуж вперёд тебя собралась?

Вот и брат о зависти. Я покачала головой:

– Чему завидовать? Если всё у неё хорошо будет, так порадуюсь, что по любви. По любви и я бы пошла, да не за кого. Всех здешних я знаю. Ни к кому душа не лежит. А просто так, абы за кого, не хочу.

– Наши девки с шестнадцати годков просватаны, – продолжил гнуть своё Сева. – Много свадеб будет на этот праздник. Ну и сама знаешь, что на Ивана Купала многие запреты снимаются. Парни, как мёду напьются, как с ума сходят. Так что, если не люб никто, будь осторожна, сестрёнка, а то затащат в кусты, а потом хочешь не хочешь, а замуж придётся выходить.

Я фыркнула:

– Да кто ж тогда порченую возьмёт?

– Кто испортит, – жёстко ответил брат, – тот и возьмёт. А коли воспротивится, щадить не стану.

Брови Севы сошлись на переносице, а руки сжались в кулаки. Да уж, брат мой силушкой не обижен, потому хоть и поедают меня глазами и парни, да порой и женатые мужики, а подступиться никто не решается.

– Чур тебя, Сева, не захочу я замуж за насильника. Осторожна буду.

Брат притянул меня к себе и поцеловал в лоб.

– Ну и я пригляжу, если что.

– За Заринкой своей приглядывай, она с каждым днём хорошеет. Не упусти. Может, приведёшь её в дом? Хорошая она, несварливая. Поладим мы с ней.

– Острая она на язык, – вздохнул брат, – вдруг да слово за слово… Ну, увидим.

Брат ушёл, а я убрала шитьё и достала платье, оставшееся от матери. Давно уж решила, что в нём пойду. Матушка моя покойная всего раз его и надевала и тоже на Ивана Купала. Больше не успела. На следующий год хворь приключилась, родители враз ушли. Мне три годка было, а Севке восемь. Тогда и остались мы с братом на попечении бабушки.

Платье за без малого пятнадцать зим не пострадало. Но я всё равно его немного переделала к этому дню. В талии заузила и вышивки по нынешней моде добавила, так, чтобы с традиционным рисунком не спорила.

Пора было переодеваться к празднику, а у меня на душу словно бы тяжесть какая легла. Может сон недавний повлиял, а может прав брат, и я на самом деле завидую подруге. Не злой завистью, а только тому, что повезло Милене встретить парня по сердцу. Где ж взяться такому, чтобы и мне по душе пришлёлся? Я нигде не бываю, а в нашем селении таких точно нет.

Повздыхав, я расправила складки на платье. Всё было перепроверено десятки раз. И всё же нашла одно место, где тесьма отошла. Подшила и начала одеваться.

Платье село как влитое, не зря я два месяца с ним мучилась. Ткань ласково прилегла к коже. И я снова с тоской подумала о матушке, которую почти не знала. Представила как это платье так же нежно обнимало её, и в глазах защипало.

Праздник, напомнила я себе, – нельзя грустить. Матушка порадовалась бы за меня, что я выросла.

Расплетя косу, я разобрала её на пряди и принялась расчёсывать. Бабушка говорила, что меня солнышко в макушку поцеловало. Брат тоже часто солнышком называл. Ну и что, что я не такая как все? На всё воля богов. А боги не любят, когда люди духом падают.

Повеселев, я покрутилась перед зеркалом так, как это делала Милена. Да и кто сказал, что я не хороша? Разве на меня не засматриваются? Порой и руки не могут удержать при себе. Сама всех отваживаю резким словом да обещанием брату рассказать.

А что, если именно сегодня на праздничной ярмарке встречу своего суженого?

Сердце стукнуло с надеждой, жаром опалило щёки. И я крутанулась быстрее вокруг своей оси.

Неприбранные волосы огненной волной взметнулись вверх, ослепив меня. Всего на миг я потеряла равновесие и пошатнулась.

Вскрикнула, но не упала. Сильные руки поймали меня за талию и удержали, прижав к большому мускулистому телу.

– Сева! – воскликнула я.

Меня окутал запах хвои и костра. То, что это не брат, поняла ещё до того, как моя рыжая копна опала вниз, и я уткнулась носом в смутно знакомый оберег: серебряный медальон с парящим ястребом.

– А вот и не Сева, – ответил мне незнакомый мужской голос, от звуков которого пробежала по телу жаркая волна, и сердце дрогнуло, словно заячье.

Пискнув, дёрнулась я из чужих рук. Да никто не стал меня удерживать, и я пошатнулась, потеряв равновесие.

– Что ж ты такая нестойкая? – Рука мужчины придержала меня за локоть, помогая устоять на ногах.

Я отняла локоть и сделала пару шагов, отступая вглубь горницы. Отвела с лица волосы и бросила быстрый взгляд на вошедшего.

– Неужели это ты, Яринка? – спросил он с удивлением, вглядываясь в меня.

Да и я хоть и не сразу, но поняла, кто это. Однако огрызнулась сердито:

– Я – это я. А вот ты кто таков?

– Не узнала, что ли? – хмыкнул мужчина. – Так и я тебя не узнал. Мала ты была, когда я учиться уезжал. А сейчас… Хороша ты стала, заневестилась.

В голосе гостя появились бархатные нотки, от которых меня бросило в жар, а чёрные, словно ночь, глаза сощурились, нескромно проходясь по моей фигуре сверху донизу.

– Жених, поди, есть?

– Может, и есть, – зачем-то соврала я. – Только это не дело чужих?

– Да какой же я чужой? – Брови гостя изогнулись удивлённо. – Ратмир я, друг твоего брата. Вспомнила?

Я кивнула и отвела глаза, засмущавшись. Очень уж красивым показался мне Ратмир. Невольно в душе мелькнула мысль: «Ох, и повезло же Миленке!» Но я быстро задавила её, боясь, что проснутся дурные чувства.

А Ратмир, не замечая моего замешательства, словно бы неохотно отвёл глаза от меня, осмотрел горницу и спросил:

– Сева где? Пять зим не виделись. Первым делом к нему решил зайти.

– Куда ушёл – не сказал. Но на празднике все будут. И он… он тебя ждал.

– А ты? – неожиданно спросил Ратмир, делая шаг ко мне. – Ты меня ждала?

– С чего бы? – вспыхнула я, отступая к печке.

Здесь, рядом с прислонённой к печи кочергой, я всегда чувствовала себя спокойнее. И потому уже смелее добавила:

– Слишком уж ты самоуверенный. Мне такие не по нраву.