– Очень приятно, – арендатор и батрак с мельницы отвешивают глубокий поклон.
– Да, таково мое имя, теперь вам известно, с кем вы разговариваете. Прежде чем приступать к делу, я должен кое-что объяснить. Я прибыл сюда издалека и здешние жители, может, еще не знают, что это за фигура – свадебный черт? Дело обстоит так. У свадебного черта есть право на каждой свадьбе взять себе десятую долю еды и питья. Мы, свадебные черти, называем это между собой свадебной десятиной. Ну, так все и было вчера, на хуторе Рая. Там имелось что поесть, там имелось что попить, там имелось все, что годится для отправки в рот, как человеку, так и черту. Само собою понятно, я мигом навернул свою законную десятину и немного еще сверх того. Ну да, а сам думаю: «Не беда, завтра в Юлесоо будет чем опохмелиться, так что сегодня можно погулять на свадьбе сколько влезет». Заметано. Сегодня утречком скок-поскок пускаюсь сюда, мол, теперь-то будет опохмелка. И – ни тебе вина, ни капли дива, Пивная бочка пуста, бутылки с водкой разбиты, миски со студнем перемешаны, всё изничтожено, словно специально мне назло. Делать нечего, взял я ноги в руки и – в Грязевку к своей тетушке, спросить совета. Тетушка у меня ведьма, зовут ее Оо-Таа-Тенатене-Тоосмама-Лот. «Нет, – говорит тетушка, – нет, дорогой Кярт, это вовсе не назло тебе сделано, это сделано назло хозяину праздника». Хорошо же, я столько верст отмахал, даже волдыри себе на ногах натер, и это притом, что голова у меня трещит и во рту препротивно; ясное дело, душа моя на супостата озлилась. Ну и спрашиваю: «Открой мне, тетушка, как зовут того человека, который изничтожил свадебное угощение на хуторе Юлесоо?» Тетушка мне на это: «Его имя Хейнрих Георг Аадниель Кийр». Заметано! Обнял я тетушку, погладил по головке, приласкал тетушкину кошку – и снова в путь, как бы, думаю, изловить названного человека. И вот те на, к ночи он сам притаскивается в Юлесоо на свадьбу.
Голос черта, звучавший сначала на низких басах, раз за разом становится все более высоким и, в конце концов, обнаруживается, что черт безбожно шепелявит, словно во рту у него пробка или же кусок теперешнего хлеба по чекам.
– Ну да, – продолжает чудище, – как я уже сказал прежде, с тобой, арендатор, и с тобой, мельничный батрак, у меня нет никаких счетов, зато с Хейнрихом Георгом Аадниелем Кийром – хоть отбавляй. Ответь-ка мне, Георг Аадниель, зачем ты расколошматил и свалил в кучу все запасы еды и питья в юлесооской кладовке? Отвечай! Я могу немного и подождать, но долго ждать не стану.
– Я-а, я-а н-ничего не делал, – пищит Кийр плачущим голосом.
– Врешь! – рявкает черт. – Имей в виду, Йорх Аадниель, за вранье тебе причтется дополнительно.
– Нет, ну, хёх, хёх, я и вправду ничего не делал.
– Ах так! Стало быть, ты хочешь мою старую мудрую тетушку вруньей выставить! Ну-ка, батрак с мельницы, разведи в печке огонь и вскипяти котел воды. Мне хочется поварить этого человека, примерно три четверти часика и поглядеть, скажет он тогда правду или нет.
– Святой крест! – бормочет арендатор. – Три четверти часа!
«Тирр-тирр-тирр…» – снова производит Кийр странный звук.
– Что ты сказал? – спрашивает черт, приставляя ладонь к уху. – Ты вроде бы сказал что-то, Йорх Аадниель? Я плоховато слышу, ежели ты что-нибудь говоришь, так говори громче. Арендатор, что он сказал?
– Ничего он не сказал, почтенный господин черт, он попел немного.
– Хм-хьюх-хьюх, – усмехается черт себе под нос, – отменно п… считай, то же, что спеть половину песни. Пусть себе поет, покуда вода закипает. Поглядим, что он запоет, когда мы его в котел посадим! Живей, мельничный батрак, делай, что велено, не то посажу тебя рядом с Кийром, крррахх, чумм, висс-висс-висс!
В тот момент, когда батрак с мельницы собирается открыть дверь в предбанник, за нею раздается троекратный стук. Батрак в страхе отскакивает.
– Кто там? – недовольно кричит черт. – Что за грохот?
– Тёртс.
– Аг –га-а, Тёртс! Входи! Тебя-то я и жду все это время.
На пороге появляется еще один нечистый, пожалуй, еще более богомерзкий, чем первый.
– Ну как, признался? – спрашивает вновь пришедший черт.
– Какое там, – отвечает первый. – Уперся – хоть жги его. Сейчас начнем кипятить воду.
– Не беда! Не беда! Я прихватил с собой раскаленное шило, думал, может сгодиться. Оно, правда, уже вроде как поостыло чуток, но не беда, под котлом я его снова добела раскалю.
– Святой крест! Святой крест! – восклицает арендатор дрожащим голосом.
– Заткнись! – рявкает черт. – Не говори, чего не надо. Я хоть и не совсем дьявол – Тёртс тоже нет – но все равно, к чему крест поминать, когда и без того обойтись можно.
– Их, их, их… – произносит вдруг Кийр, заикаясь, – н-ну да, ну, я с-с-саам т-т-тоо-же разбил д-две-три миски со студнем… да, да, их…
– Что ты сказал? – рявкает черт, – две-три миски со студнем?! Враки! Ты разбил всё, да еще и растоптал. Батрак с мельницы – огня! Тёртс – шило!
– Их, их, их, да, растоптал, верно, да… Простите меня, господин, господин…
– Аг-га-а, это уже другой разговор! Ну а что ты с винными бутылками сотворил? Говори правду!
– Тоже, да, всё то же… про-пр-о-о-остите!
– Кто отвернул кран на бочке с пивом?
– Яэ, ээ, ээ… тирр… я.
– Глядите-ка! Гляди и ты, Тёртс, глядите и вы тоже, арендатор и батрак с мельницы – с каким молодцом мы имеем дело! И этакого молодца Йоозеп Тоотс только что, сегодня вечером, посвятил в рыцари. Ой, ой, ой! Не пойму, в своем ли он был уме? Ну да, он, бедняга, и ведать не ведал, что посвятил в рыцари отпетого прохвоста и вруна, для которого на этом свете никакого сословия и не подыщешь! Но раз уж Кийр был до этого прохвостом, то и возвращаем его снова в прохвосты! И пусть его наказывает Йум-йум-йуммели-йуммели-пумм-пумм-пумм отныне и присно.
С последними словами черт выхватывает из угла печную метлу, всю в саже, и трижды стегает ею Кийра по шее, приговаривая: – Кийр единожды прохвост, Кийр дважды прохвост, Кийр трижды прохвост!
– Так, – говорит после этого черт, – для начала ты хотя бы лишен высокого сословия и звания, которые способен только замарать. И теперь, когда ты снова обыкновенный прохвост, скажи мне, Йорх Аадниель, что за нужда заставила тебя сотворить такое бессмысленное деяние?
– Ох, ээ, ээ, я не могу видеть эт-того ч-человека, этого То-то-тоотса.
– Потому и сделал?
– Да, да, топ-топ-пот-тому и сделал. П-про-о-остите!
– Гм, – мотает черт головой, – как же я могу простить такое деяние! Мне тоже не нравится кое-кто из людей, но не стану же я из-за этого уничтожать его имущество. Ладно, раз уж ты по-доброму сознался, так и быть, кипяток отставим – чего тут среди ночи плескаться.
– Но вы, дорогой господин черт, будьте паинькой и шило в ход не пускайте, – просит Кийр со слезами на глазах.
– Так и быть, отложим и шило тоже. Взамен кипятка и шила – но и то и другое, еще чуток, и пошло бы в ход! – ну да, вместо кипятка и шила будет холодная водица, опустите-ка этого прохвоста сюда, в бочку, она еще только наполовину вычерпана, а я произнесу над ним кое-какие слова, и тогда – пускай дает деру.
– Ых, ых, ых! – кряхтит Кийр в бочке с холодной водой, но черт, словно его это и не касается, произносит свое заклинание не торопясь:
– Кивирюнта-пунта-янта-паравянта-васвийлинги сускитаваара, асс-сарапилли-ясси-карлиттери-йонни-айкуккури-леййоони.
– Готово! – произносит он, наконец. – Вылезай теперь из бочки, возьми в жилой риге свое пальто и шапку и сигай к себе домой. И упаси тебя Йум-йум-йуммели-йумели-пумм-пумм-пумм, ежели ты оглянешься назад! Да погоди ты, постой! Как только досвистишь до перекрестка дорог, повтори семь раз: Кивирюнта-пунта-янта… точнехонько, как я сейчас говорил. Ежели ты этого не сделаешь, завтра я снова приду тебя проведать. Так. А теперь – шпарь! Кррраа-крррааа-крахх!
Кийр шмыгает за дверь бани с таким проворством, будто его и впрямь кольнули в зад шилом. Несколько мгновений с улицы доносится топот ног убегающего, и вот уже в бане не слышно ничего, кроме завывания ветра в трубе. А два черта и два человека корчатся от смеха.
