И никто потом не удивлялся при виде славных воев, ползающих на карачках, братающихся с воротными столбами, и засыпающих в самых неподходящих для этого местах, вроде собачьей будки или компостной кучи. Как же: люди с моря уставшие, да и бабушка постаралась — одно к одному… Олаф, как-то на спор выдул несколько пинт подряд, так рассказывал потом, что ему сам аса-Тор явился, во всем своем грозном великолепии. Думаю, еще кружка-другая сверху, то Тор бы ему и молот свой бы завещал, наследником своим назначив…
— Где остальное — вопрошаю я Скафти, показывая ему емкость с «Волчьим Бегом» — Еще две фляги должно быть! Говори, паскуда!
— Пошел ты в… хххуууухххууухххууу… — трудно ругаться, когда тебе метко и очень больно бьют в живот — Ааахххх, нет больше ничего… Браги немного, и все…
— Должно быть еще. Выпили?
— Нет, что взяли, то и есть.
— Взяли? Сами? Ограбили Хильду? — как-то с души отлегло, не предала меня наставница, позор мне, что сомневался — Не ври мне, скотоложец, я ведь колдун, ложь чую (вранье, конечно, но для красного словца…). Ограбили бабку?
— Отцовы запасы старые это, отстань от меня, Конь, — проскрипел собеседник — Хильда батю на порог даже не пустила, как он ей сказал, зачем пришел…
— Ладно, живи.
Проверив узлы и обнаружив на ремне, связывающем его запястья царапины и потертости, дал ему в ухо, для порядка, и попросил глупостей не делать. А то я нынче нервный, могу ему и отчекрыжить секирой ненужное, далеко выступающее.
При попытке к бегству или нападению.
Ничего ценного или полезного у братьев больше не обнаружилось, за исключением доброй связки сушеной рыбы и хорошей объемистой кожаной фляги с водой. Это все я переложил к себе — чистая водица в болоте лишней не будет, да и на поиски еды времени тратить не стоит.
— Сколько вас было, и где остальные? — вопрошаю вежливо Скафти — Лучше добром скажи, а то, смотри, сцежу с тебя крови пару горстей, да прокляну весь твой род по крови. Семь поколений удачи лишится! А чтоб тебе жизнь пивом не казалась — прокапаю твоей кровушкой дорожку к болоту, вот тебе ночью-то весело станет, когда за душой твоей твари болотные явятся. Тут и оставлю вас — заживо сожрут, как стемнеет, обоих.
Никогда никого не пытал.
Олаф и батя рассказывали, правда, как это делать. Но это все в теории, а ножиком земляка ковырять — удовольствия мало. Вот и приходится пугать.
— Хель тебя забери, Конь — Скафти скривился — Дерьмо ты собачье, дерьмо и есть… ууууххххуууугххх…
— Ближе к делу, сын козла, не трать мое время. А то смотри — я многозначительно повертел ножом перед его рожей — Сделаю, что сказал!
— Пятеро еще, — он ухмыльнулся разбитыми губами, едва восстановив дыхание после очередного тумака — И они скоро будут здесь. Мы метки оставляли, как след твой взяли, от берега, когда ты из реки вылез. Поймают тебя, Конь, в кисель тебя замесим… Я с удовольствием на твоей смазливой морде попрыгаю…
Нда. Пятеро. И все сюда явятся — я тропу натоптал будь здоров, да еще и эти уроды путь отметили.
— Кто эти пятеро?
— Друзья моего отца! Грим Безземельный, Хрюм Бородатая Секира, Соти Окорок, Халли Весло, — тут он снова ухмыльнулся — и Хакон Гудллейвссон.
Погано.
Хакон — младший брат Синфьотли. Тоже более лесной житель, чем пенитель сельдевых троп, очень хитрый и осторожный человек, вдобавок здорово владеет луком. На редкость злопамятный человек сам по себе, а я еще и убил его брата…
Валить отсюда надо. Ноги в руки — и валить. Мне и так люто повезло, что первыми на мой след вышли Финнсоны и Синфьотли — два тупых дренга и лишь один опытный хирдман, и того я отправил в гости к Хель еще на подходах. Остальные пятеро — мужи тертые, бывалые. Их я так легко не возьму.
Чтобы эти два красавца, как освободятся, не попытались рвануть за мной, дабы свершить праведную месть и вернуться с победой, я стянул с обоих братьев сапоги, и не поленился дойти до края острова, где и утопил обе пары обуви в глубоком бочаге. Босиком не больно побегают! После чего воткнул в ствол дерева рядом с руками постепенно приходящего в себя Квиста нож Скафти: как оклемается — перепилит ремень. Оно, конечно, неправильно, оставлять врагам лазейку, но… Земляки же. А я сегодня уже забрал жизнь одного, и не стоит губить остальных. Иногда надо поделиться удачей, и отданное прирастет с достатком.
И вообще, у меня доброе сердце.
С тем и оставил братцев — ошалело мотавшего головой Квиста и злобно матерящего меня Скафти — одних.
Проходя через полянку, по которой мы топтались с Квистом, я остановился поправить несколько потяжелевший мешок: рыба в нем весила не так и много, но вот меч и фляги добавили несколько фунтов. Когда же снял мешок, чтобы перевязать привязанные к нему секиру и щит — глаза зацепились за странный предмет, выглядывающий из-под сбитой нашими ногами лесной подстилки. Крест с набалдашником и какой-то купол рядышком — слишком правильные очертания для ветки или корня заставили остановиться на этих предметах мой взгляд.
Я осторожно потянул предмет на себя — рукоять меча! Лезвие совершенно сгнило, а вот рукоять целая, надо же…
И не купол рядом, а череп. Старый, явно не один десяток лет тут лежит. Я пошевелил рукой чуть ниже: а вот и грудная клетка, на костях которой еще сохранились почти полностью сожранные ржавчиной остатки кольчуги. И цепочка, похоже, золотая?
Я осторожно потянул за нее, и извлек на свет какую-то висюльку. Обтер ее рукавом — на моей ладони лежал амулет в форме листа неизвестного мне дерева, выполненный с великим искусством.
Определенно, настолько красивых вещей я в руках еще не держал: с потрясающей детализацией неведомый мастер изобразил каждую жилку и каждый зубчик листочка, и если не обращать внимание на твердость и холодную тяжесть металла, то листик можно было бы принять за настоящий. У меня не поднялась рука положить находку обратно. Да и ни к чему, думаю, воину на том свете украшения. Вот меч — другое дело, пускай от него и осталась лишь рукоять.
Оружие воину всегда к месту.
— Мир праху твоему, путник, — обратился я к останкам со всей вежливостью — Прости, что потревожил твой сон, не держи зла!
Нехорошо тревожить покой мертвых, они могут и обидеться, поэтому я не поленился срезать добрый кусок дерна, и наскоро накрыть прах покойного, раз уж нет времени вырыть ему могилу или сжечь останки, в уплату за вещицу, взятую у него.
Закинув амулет в карман, я, наконец, пристроил снаряжение на спине так, как надо, и, подняв слегу, снова двинулся в уже начинающие меня утомлять топи. До заката еще далеко, и я смогу пройти еще немало, жаль, ночевать придется в болоте.
Находка мне понравилась сильно, хоть я всегда был равнодушен к украшениям и драгоценным безделушкам. Но хорошо ли я поступил, забрав ее у покойника? Вроде попросил, а вроде и украл… Сомнения меня одолевают: ведь не сам я сразил этого бедолагу, и не воинская то добыча — значит вор. Хотя, что-то мне подсказывает, не зря я это сделал…
Нет, конечно, брага забвения, которой потчуют людей в Хелльхейме или Валхалле избавит умершего от дум о земной жизни, но мало ли? Вдруг на кого не подействует?
А то слыхал я, про вернувшихся с того света, дабы покарать осквернителей могил, слыхал. Да что уж там, историю Дольфа Жадного я и сам помню, хоть и мелкий был тогда, годков пять или шесть мне было, когда тот за неуемное свое хапужество жизнью расплатился.
Дольф, батя рассказывал, уж слишком скаредный был. Нет, бережливость — достойное качество правильного карла, но про Дольфа говорили — «за ломаный гвоздь удавится». На том и погорел, когда он с парой дренгов в дольмен старый полез, что в лесу обнаружили, когда за водой для лагеря ходили. Посмотрели: ничего особенного, батя рассказывал, не нашли — кости, да одежка истлевшая, да мелочь разная, ну, что в могилу небогатому человеку обычно кладут, а Дольф вот, возьми да и позарься на оружие покойника, и посмеялся еще, дикарь, дескать, нищий, ничего с тебя не взять… Монет думал найти еще, или украшений — так и останки переворошил! Да и какое оружие было — молот там был, вполне себе обычный, сталь вроде бы неплохая, разве что. Рукоять рассыпалась в труху, один боек от молота остался, да оковка.
