- Аккордеон, Петруша, теперь твой будет… Совсем тебе дарю…

Петя и Люба оба сразу посмотрели на дедушку изумленно и недоверчиво. Но глаза Артемыча были ласковыми, голос нежным; они даже не успели выразить своего удивления или радости, а старик продолжал все так же тихо и серьезно, не шевелясь, глядя в потолок медленно гаснущими глазами:

- Только ты играть выучись. Не пиликать… Пиликать всякий дурак может. Играть научись, чтоб лучше всех на свете, чтоб первым музыкантом России стать… Знаешь, кто был первый музыкант России? Не знаешь… Мал ты еще. Вон он, погляди. - Артемыч сделал рукой слабый жест на стену, где висел небольшой портрет того, о ком шла речь. - Чайковский, Петр Ильич… Ты книжку о нем почитай. Я, говорит, реалист и коренной русский человек… Петр Ильич, стало быть, так сказал… Мал еще - не понимаешь. Потом… подрастешь.

Прикрыв устало глаза, повторил совсем тихо:

- Коренной… русский… реалист…

И затем, минуту спустя, из потрескавшихся и пересохших губ его вырвалась сдержанная боль, похожая то ли на стон, то ли на последний вздох. И все…

Воскресная поездка на озеро окончательно расстроила Тимошу, не оставив в нем ни крошки сомнения в том, что у Сорокина с Верой любовь. А этого-то он и не мог стерпеть и допустить. Веру он ни в чем не упрекал; ее больше чем благосклонное отношение к Сорокину он если и не оправдывал, то понимал: дескать, доверчивая и наивная, она охмурена ловким и бессовестным донжуаном, лишенным стыда, чести, приличия и всех прочих самых элементарных человеческих достоинств. О Сорокине он теперь думал самое плохое и мечтал о том часе, когда этот человек будет публично разоблачен и посрамлен, и не кем-нибудь, а именно Тимошей Посадовым.

В понедельник, под вечер, после работы, забравшись в гай и расположившись на поляне, Тимоша писал черновик письма Сергею Сорокину. Письмо было резкое, негодующее, полное колких оскорблений и угроз. Сорокин обвинялся в аморальном поведении, в коварном намерении обольстить юную беззащитную девушку, которая годится ему почти в дочери. Всячески черня и унижая Сорокина, до невероятия преувеличивая все его подлинные и мнимые недостатки и слабости, автор письма доказывал, что Сорокин не достоин Веры и "по-хорошему" просил его оставить "бедную" девушку в покое, подумать о ее судьбе, не ломать и не уродовать жизнь. В противном случае он грозился послать копии этого письма самой Вере, а также в комсомольскую и партийную организации.

Стиль письма был жарким, взволнованным и возмущенным. Черновик этот, написанный залпом, "единым дыханием", Тимоша затем переписал на другой день печатными буквами, чтобы скрыть свой почерк, и без всякой подписи, запечатав крепко-накрепко в конверт, вечером опустил в почтовый ящик. Он был убежден, что сделал все, что мог, для "спасения" Веры.

Все эти дни мысли юноши были заняты Верой. Он видел ее в поле и на лугу среди цветов, на лодке, скользящей меж густых кустов Зарянки, видел на сцене театра, на площадях и улицах Москвы, в которой он был в последний раз вместе с матерью три года назад. И везде в мечтах своих Тимоша был рядом с Верой. Он следовал за ней, как самый верный, преданный друг и товарищ. То, что она немножко старше его, юношу нисколько не смущало: разница в годах была не так уж велика, не то, что у Сорокина.

А между тем, нечто подобное о Вере думал и Сорокин. Намерения у него были вполне определенные: он готов был хоть сейчас ей предложить руку и сердце, о чем в воскресенье на острове он намекнул достаточно прозрачно, но Вера уклонилась от этого разговора, и Сергей Александрович понял ее так: слишком скоро, нельзя так, надо подождать. И он решил ждать, будучи уверенным в успехе.

И вдруг это анонимное письмо! Сергей Александрович прочитал его вначале мельком, не очень вникая в смысл, с чувством невозмутимой иронии. Но это была лишь первая мгновенная реакция. Угроза автора сделать это письмо достоянием других посторонних лиц вдруг насторожила и как-то опрокинула его, заставив читать все заново и внимательно. Теперь, когда он смотрел на письмо глазами Веры, Надежды Павловны, Гурова, каждая строка рождала в нем негодование, переходящее, наконец, в смятение и растерянность.

Естественно, первым зародившимся в его разгоряченном мозгу вопросом было: кто автор письма? Торопливо он перебирал в памяти всех совхозных ребят, пока, наконец, твердо решил: Федор Незабудка. Только Федор, ослепленный ревностью, завистью и обидой, мог пойти на такую подлость. Только он и никто больше. Первое желание было пойти к Незабудке и публично дать ему хорошую оплеуху. Но сообразив затем, что такой поступок кончится обоюдным мордобоем, в котором Федор имеет больше шансов на успех, Сорокин решил предпринять нечто другое. Перво-наперво надо предупредить Веру, пока она не получила копию письма.

Сергей Александрович не медлил ни минуты. Веру он застал в пустой библиотеке за чтением только что полученной областной газеты, в которой была опубликована корреспонденция Сорокина "Стонет гай под топором". В корреспонденции говорилось о том, как на территории совхоза "Партизан" истребляются леса, вырубаются кустарники вдоль реки Зарянки, ручьев и оврагов, запущен старинный парк. И главное, все это делается с ведома и молчаливого благословения администрации совхоза. Корреспонденция была небольшая по размеру, но довольно острая и задиристая. Написал ее Сергей Александрович в тот же вечер, когда он и Вера столкнулись в гаю с Антоном Яловцом, вырубавшим молодые клены.

Статья Вере понравилась, и она подумала: "Молодец, Сережа". Она, конечно, не могла знать, что сама натолкнула его на мысль выступить в защиту зеленого друга. Когда Сорокин, возбужденный анонимным письмом - корреспонденции своей он еще не видел в газете, - вошел в библиотеку, Вера встретила его приветливой улыбкой:

- Поздравляю вас, Сергей Александрович! Надеюсь, вы уже прочли?

Она имела в виду статью в областной газете. Но мысли Сорокина были заняты анонимным письмом. "Значит, она получила копию письма", - с огорчением подумал Сергей Александрович и сказал вслух:

- Вы уже в курсе? Прочитали?

- Прочитала, - ответила Вера, и ее веселый, радостный тон и улыбка несколько озадачили Сорокина. "Значит, она не придает значения анонимке. Какая умница", - подумал он, но девушка перебила его: - Я так рада за вас: замечательно вы его разделали, правильно и смело. Вы смелый человек.

- Кого "его"? - По раскрасневшемуся лицу Сорокина пробежали тени нового недоумения, а глаза смотрели на Веру настороженно и озадаченно.

- Как кого? Директора совхоза Романа Петровича… Я про вашу статью говорю. - Вера протянула Сорокину газету, он схватил ее дрогнувшей рукой и впился глазами в мелкие строки. Пока он читал их торопливо и взволнованно, девушка говорила: - Выходит, вы сами еще не читали. А говорите: "в курсе".

Но Сорокин не отвечал; мысли о письме быстро отступили на задний план, вытесненные новым неожиданным сообщением. Он обрадовался. Лестный, искренний отзыв Веры о его смелой и острой критической статье приятно щекотал авторское самолюбие, возвышал его в глазах девушки и делал героем дня. Сорокин знал, что теперь целый месяц в совхозе будут говорить только о его корреспонденции и все на него будут поглядывать с уважением, как на смелого и принципиального человека, не побоявшегося задеть даже грозного Булыгу.

Роман Петрович областную газету не выписывал, по традиции он вечерами перед сном просматривал "Правду" и читал "Сельскую жизнь". О корреспонденции Сорокина ему сказала Надежда Павловна.

- Дождались мы с тобой, Роман Петрович. Разделали нас, и поделом. Давно было пора серьезно подумать о лесных массивах, - и протянула Булыге газету.

Роман Петрович взбесился, закричал:

- Мальчишка! Заноза! Делать ему нечего. Руки от безделья чешутся!