И всё-таки хорошо, когда тебя понимают, и весь этот клубок вины, горечи и обиды не приходится распутывать от начала и до конца, да ещё на глазах у сына. Перевёл умница Илюха разговор на обустройство будущей жизни, а прошлого как бы и не было вовсе. Даже рубить узел не придётся, сам истлеет и забудется. Тот, кто живёт одними воспоминаниями, понимает это лучше прочих.

– Хочешь, оставайся пока у меня, – подхватил Илюшка, – а там уже без торопливости решишь, как устраиваться.

– Чего тебя стеснять… Мне бы комнатёнку какую-нибудь, не слишком от тебя далеко, но и чтобы не мешать особо.

Только теперь Илья Ильич сообразил, что напрочь не представляет, как тут решаются жилищные проблемы. Комнаты люди обставляют сами, это и по Илюшкиной норе видно, и по тети Сашиной коммунальной комнатёнке. А вот где эти комнаты берутся… – опять бригадники распределяют? Не загробная жизнь, а сущий «Марш коммунистических бригад». Коммунальные сборы не платить, это понятно, а как насчёт всего остального? Дома ведь кто-то строит – привычные городские многоэтажки, какими весь центр Питера уставлен: тут и многоквартирники девятнадцатого века постройки, явно после капремонта – из нынешнего фешенебельного центра, тут и монументальный сталинский ампир, и изыски последних лет. Разве что безликих крупноблочных строений, в каких и по сей день при жизни ютится большинство народа, почти не видать. Вроде бы весь город – один спальный район, но дома стащены из центра. И памятников нет… Великим, которые поблизости в Цитадели прячутся, не очень хочется чугунные идолы ставить, а себе любимому – долго ли простоит? Вот и получается: по внешности – центр города, а по сути – спальный район. Забегаловки, ресторанчики, казино, театрики и дома, дома, дома… А что в этих домах внутри, как жилплощадь используется, кому принадлежит? Неужто и после кончины людей продолжает портить квартирный вопрос?

– Комнатёнку получить – не проблема… – задумчиво протянул сын. – Их тут сколько угодно, хотя лучше получить обычный объём и обставить комнату самому. И дешевле, и жизнь будет привычной. Но давай этим чуть погодя займёмся…

– Давай! – покладисто согласился Илья Ильич.

– Сегодня ты у меня ночуешь. Я, вон, на диванчике лягу, а тебе койку уступлю.

В эту ночь койка, и диванчик остались без дела. Илья Ильич с Илюшкой сидели, вспоминая прежнюю жизнь. Такой бы разговор да в реальности, то-то радости было бы скончавшимся родственникам, друзьям и просто случайным, но почему-то запомнившимся людям. Мнемоны текли бы рекой, изрядно украсилось бы загробное царство, и, глядишь, благодарные покойники воздвигли бы на площади монумент человеку, который вспоминает… Конечно, были бы там не Илья Ильич с сыном, а отлитая в бронзе старушка, которая целыми днями не то дремлет в протёртом кресле, не то просто сидит, уставив маразматический взгляд в экран выключенного телевизора. Не спешите включать глупый ящик, рассеивать слабое внимание… бабушка, сама того не зная, занята важным делом: возвращает к жизни тех, кто уже ушёл. А бесконечный сериал отвлечёт ум, в склеротическом мозгу начнут бродить никогда не существовавшие персонажи, а реальные люди пойдут в отработку, превратятся в нихиль.

Порой, во время бесконечной беседы ни о чём, к слову приходилось, что опытнейший сын поминал что-то о нынешнем бытии, в котором отец покуда не смыслил ни уха, ни рыла. Вроде бы ни о чём специально не рассказывал, но чуткий Илья Ильич успел отметить, как часто поминается в этих оговорках Цитадель и ненавистные охранники. Этого уже было достаточно, чтобы понять: есть у Илюшки цель – и цель жизни и просто цель, в которую палят – и называется она Цитаделью.

Поначалу Илья Ильич решил было, что нотки ненависти сквозят в Илюшкином голосе оттого, что в Цитадель ушла мать, но потом понял, что сыновья ненависть не к самой Цитадели, а к охранникам, стоящим на стенах.

– Показал бы ты мне эту Цитадель, – попросил Илья Ильич. – Или туда нельзя?.. опасно?

– Почему опасно? Там бульвар вдоль стены, люди гуляют. Хочешь, с утречка сходим. Только ничего там интересного нет.

– Это тебе не интересно, а я ещё не видал. Кстати, а почему тут утро есть, день, ночь… В нихиле, вроде, ничто не меняется, там всегда сумрак.

– Это само собой происходит. Где людей много собирается, или просто находится что-то людьми созданное. Почему так – никто не знает. Одни считают, что это вещи эманируют. Они же на самом деле не снашиваются, а просто портятся от времени. И вот, когда из них вложенная память уходит, она-то и создаёт эффект идущего времени. Другие говорят, что воздух и свет образуются за счёт тех лямишек, что с каждого взимаются автоматически, просто потому, что дышишь. И человек, прежде, чем отработкой рассыпаться, задыхается, поскольку дышать ему больше нечем.

Илья Ильич припомнил исчезновение тёти Саши и передёрнул плечами.

– И что же, если спать побольше, то денег меньше уходит?

– Всё одно, лямишка в день.

– Понял… А с прежними приятелями, теми, кто уже тут, ты видаешься?

– Да как тебе сказать… Специально – нет. А так порой сталкиваюсь на улице. Я себе свойство купил, в те поры, когда мнемоны швырял без счёта: ежели вижу человека, сразу знаю, встречался с ним или нет. Припоминать не нужно. А то ведь со мной вечно такое происходило: вижу знакомого человека, знаю, что мы знакомы, а где, когда, как его зовут – убей, не помню. Дурацкое положение. Теперь со мной такого не бывает. Если хотя бы пару раз с человеком словечком перекинулся, то могу вспомнить, где это было и о чём разговор шёл.

– А я знание языков себе заказал, – признался Илья Ильич. – Причём нечаянно. Захотел узнать, о чём люди говорят, а деньги в кулаке держал. Теперь все языки понимаю, что новые, что древние.

Илюшка присвистнул.

– Абсолютный полиглот!.. – это крутенько. Сколько же денег ушло?

– Представления не имею. Я и сейчас не знаю, сколько этих монет у меня. Неловко считать.

– Посчитай, – сказал Илюшка, и отец сразу припомнил Афанасия, дававшего тот же совет.

Илюшка тем временем сунул руку за пазуху, повозился немного и сказал:

– Двадцать мнемонов. Вообще-то, не так много, а для отработки – целое состояние.