Я вернулся той же дорогой и уселся в машину. Мы поехали на север, сквозь лабиринты улочек, ведущих в Дартмут. Я подавленно молчал, размышляя, во что мы влипли, а Мики, наоборот, был полон энтузиазма, предвкушая материал, который пройдет по первым страницам газет в обеих странах.

Мы подъехали к охотничьим угодьям. Низкие темные облака надвигались с запада, и было ясно, что ближе к ночи польет дождь. Мы оставили позади живую изгородь и выехали на голое плоскогорье. Ветер шептался со скалистыми пиками. Мы подъехали к сельскому кафе в центре охотничьих угодий, где была назначена встреча, раньше на целый час. В туалете Мики приспособил ко мне радиомикрофон. Устройство было довольно компактным. Проволочная антенна в защитной оболочке проходила под брючиной, маленькую коробочку размером с карманный калькулятор с помощью пластыря прикрепили на поясе, а маленький микрофон прицепили под рубашкой.

— Я вернусь в бар, — сказал Мики, — чтобы не подумали, что мы гомики, а ты поговоришь со мной. — В объемистую сумку Мики запихивал магнитофон и принимающее устройство. Чтобы слышать то, что записывается на магнитофон, к слуховому аппарату подсоединили тонкую проволочку.

Система работала. После проверки мы сидели за столом, и Мики давал мне указания. Передатчик был слабый, и, если я отойду больше чем на пятьдесят ярдов, он не сможет принять сигнал. Еще он сказал, что микрофон направленный и будет передавать только то, что говорится на близком расстоянии, поэтому я должен держаться как можно ближе к Джилл-Бет.

— Надеюсь, ты не против? — спросил Мики. — Тебе ведь она нравилась, так?

— Да, было дело.

— Ну так вспомни старое. Будь ближе к ней. И посматривай на меня. Если я перестану слышать, то почешу нос.

— Неужели таким способом — почесывая нос и с крошечным радио — мы поймаем в ловушку одного из богатейших людей в мире? — поинтересовался я.

— Вспомни Уотергейт. Все вышло наружу, потому что какой-то придурок не смог сделать слепок с дверного замка. Ты заблуждаешься, полагая, что миром правят способные люди. Это не так, Ник. Им правят страдающие от запоров идиоты, которые даже не могут вспомнить собственное имя, если оно не пропечатано на визитных карточках. Так, теперь: что ты ей скажешь?

— Я скажу ей, чтобы она исчезла.

— Ник! Ник! — застонал он. — Если ты так скажешь, она и правда исчезнет. А с чем останемся мы? Ничего путного. Подыграй ей! Разговори ее, понятно? Ты должен сказать то, что она хочет услышать, и тогда она скажет то, что нужно нам. И не забудь спросить ее, сынок, что собирается предпринять Кассули в море. Либо он хочет, чтобы Беннистера столкнули, либо он просто хочет припугнуть этого ублюдка? Понял?

— Понял, — ответил я. — А что насчет денег?

Мики закрыл глаза в притворном отчаянии:

— О Господи, Ник, ты осел, каких поискать! Конечно, ты берешь эти проклятые деньги. Это же доказательство! — Он выпил виски. — Ты готов к бою, мальчик?

— Да, готов.

— Тогда — вперед! И перестань трястись. Все будет хорошо. — Он допил мою порцию и отошел. Я остался ждать. Постепенно кафе заполнялось людьми, в основном пешими путешественниками, которые, очутившись внутри, тут же начинали стряхивать воду со своих ярких кепок. Пошел дождь, хотя пока и не сильный.

Я перешел от виски к пиву. Мне не хотелось напиться и потерять над собой контроль — на карту было поставлено слишком много. Если я все сделаю хорошо, мы остановим миллионерах его навязчивой идеей и спасем тысячи рабочих мест для Британии. Я дам тему, и все газеты начнут печатать скандальные истории. Правда, я оттолкну от себя Анжелу, которая никогда не простит мне того, что имя Беннистера окажется замешанным в этом скандале. Я так часто, а подчас и несправедливо, обвинял ее в нечестности, что сейчас она вполне может обвинить меня в том же самом. Она скажет, что я должен был рассказать ей обо всем, и, наверное, будет права.

Но ведь я все равно уйду в море и так или иначе расстанусь со всеми, кого люблю. Я сделаю так, что угрозы Кассули будут бессильны, и дам возможность Беннистеру попытать счастья в Сен-Пьере, а Анжеле — удовлетворить свои амбиции. После сегодняшнего вечера я буду свободен, мы с «Сикоракс» сможем отправиться туда, куда будет угодно ветрам.

Я ждал.

— Привет!

По сравнению с изящной бледностью Анжелы Джилл-Бет выглядела загорелой и крепкой — результат эффективного воздействия витаминов, физических упражнений и кипучей энергии. Интересно, почему это американцы так полны энтузиазма, а мы в основном сонливы? На ней были синяя рубашка, облегающие джинсы и высокие ковбойские сапоги, как будто она собралась на родео. В руках она держала плащ, а на плече ее болталась изящная сумочка. Она наклонилась, чтобы поцеловать меня, но по моей реакции поняла всю неуместность этого жеста. Тогда она села рядом и спросила:

— Как ты?

За ее спиной Мики показал мне поднятый палец в знак того, что слышит ее хорошо.

— Хочешь пива? — спросил я.

Она покачала головой.

— Как насчет того, чтобы пройтись?

— В такую погоду? — И я жестом указал на дождь, который затуманил все окна.

— Тоже мне, солдат! Испугался дождя?

Я боялся выйти из радиуса приема, но Джилл-Бет настаивала, и я поплелся за ней к выходу. По дороге она надела плащ, а волосы завязала шарфом.

— Тебе привет от Яссира.

— Великолепно!

Казалось, она не замечает отсутствия радости с моей стороны. Открыв сумочку, она показала мне содержимое:

— Здесь сто тысяч долларов. Без налога.

Я взглянул на плотные пачки банкнотов — каждая пачка была обернута в целлофан. Ни разу в жизни я не видел такого количества денег, и мне казалось, что меня разыгрывают. Я сделал вид, что потрясен, но на самом деле ситуация была нелепой.

Неужели Джилл-Бет действительно верит, что меня можно купить?

— Они твои, — сказала она, закрыв сумочку.

Дождь усилился, но она словно не замечала его. Мы шли через мост, направляясь к Беллеверскому бору. Я не смел оборачиваться, потому что Джилл-Бет тоже могла обернуться и увидеть высокую неуклюжую фигуру Мики, следующего за нами по пятам. Мой пиджак промок насквозь, но я надеялся, что сырость не навредит микрофону.

— Неужели действительно необходимо бродить в такую мерзкую погоду? — спросил я.

— Да, — ответила она небрежно, затем нахмурилась и с искренней озабоченностью спросила: — Тебе плохо?

— Немного.

Она пожала плечами и взяла меня за руку, как будто помогая идти.

— Прости, но я не выношу, когда в кафе накурено, — она взглянула на небо, готовое разразиться ливнем, — похоже, пора искать крышу, — и повела меня под сосны Беллевера. Дождь шел недолго и не успел еще проникнуть сквозь плотные иголки. Мы очутились в относительно сухом месте. Где-то позади послышалось шевеление, и я понял, что Мики здесь. Наверное, он ругался на чем свет стоит, что его вытащили из кафе, но по сравнению с маячившей впереди наградой эта его жертва была ничтожна.

Джилл-Бет отпустила мою руку и прислонилась к дереву. Какое-то время мы молчали. Я чувствовал себя не в своей тарелке, а ее самоуверенность казалась неестественной. Она слегка улыбнулась мне.

— Я рада видеть тебя, Ник.

— Правда?

— Но ты держишь себя враждебно.

Она произнесла слово «враждебно» почти как слово «студент», и голос ее был такой обиженный, что я невольно улыбнулся.

— Я не враждебный, просто у меня очень болит спина.

— Тебе нужно сходить к врачу.

— Я уже был у врача. Он сказал, что ничего нельзя сделать.

— Тогда надо обратиться к американскому врачу.

— Это мне не по карману.

— Да, они чертовски дорого берут, — согласилась Джилл-Бет.

Мы оба были очень осторожны, и я подумал, что если действительно поведу себя как студент, то все наши усилия пойдут прахом. Моя задача — убедить девушку в том, что я согласен, хотя и с большой неохотой, выполнить их просьбу. Я выдавил из себя еще одну улыбку.