Прошлой ночью он тешил себя мыслью проникнуть в подземелье, прикинувшись простаком, но так как свечи здесь были на вес золота, как и вода, молодой человек понял, что никакого способа осветить себе путь у него не будет. Да и в любом случае… путь будет преграждать запертая дверь, которая не позволит проникнуть в камеры и осмотреть их, поэтому изначально эта затея была обречена на провал. Теория о том, что Альбион пробрался в Ньюгейт тем же путем, которым выбрались отсюда сбежавшие узники, пока вынуждена была оставаться просто теорией. Но если она верна, стало быть, часть стены действительно разрушена — от времени или подземного движения самого города. Но почему же начальник тюрьмы тогда не обеспокоился ремонтом этой камеры? Если через проход в стене может протиснуться тело человека и ускользнуть в подземный мир Лондона, почему так и не составили план ремонтных работ, чтобы такие побеги пресечь? Разумеется, начальник тюрьмы и стражники прошли путем сбежавшего узника и выведали маршрут, которым он двигался… или нет? И если это действительно именно тот путь, которым Альбион пробрался сюда, а затем наружу, откуда он о нем узнал?

Мэтью понимал, что одна из возможностей такова: Альбион и был сбежавшим узником, именно поэтому он знал, в какой камере отсутствуют камни в стене, и знал само устройство Ньюгейта.

Но оставался и другой вопрос: как Альбион прошел через, по крайней мере, одну запертую дверь, чтобы добраться до Каира? На первый взгляд казалось, что он действительно двигался, как призрак. И что было еще важнее для молодого бородатого невольника из Нью-Йорка, так это то, зачем Альбиону понадобилось выходить с ним на контакт.

У Мэтью не было ни одного предположения, но он искренне смаковал эти вопросы, которые теперь стали чуть менее насущными, потому что молодому человеку вовсе не нравилось, что его постоянно толкает вперед Боудри по этому промозглому сырому коридору.

— Я хотел бы знать, куда меня ведут, — осмелился сказать Мэтью, потому что они миновали лестницу, которая вела к секции, где содержится Даниэль Дефо и остальные.

— Будет небольшая поездка, — был ответ.

— Поездка? Куда?

— В чертов лазарет, если не заткнешь свой рот. Шагай!

Пришлось переступить через несколько тел, но иначе нужной двери было не достичь. Боудри отпер ее и толкнул Мэтью вперед. По ту сторону было двое мужчин с суровыми лицами в темных плащах и треуголках, поблескивающих от влаги. Оба человека имели при себе фонари.

— Тебя переводят, — сказал Боудри. — Отсюда в тюрьму Хаундсвич в районе Уайтчепел.

— Переводят? Не могу сказать, что я не рад этому, но почему?

— Я не судья, не ко мне вопрос. Пришли бумаги из Олд-Бейли, подписанные главным констеблем, помощником главного констебля и судьей Арчером. Тебя забирают из Ньюгейта, но не думай, что к тебе трепетно отнесутся в Хаундсвиче. Рыбья наживка здесь, рыбья наживка там. Желаете заковать его? — последний вопрос Боудри адресовал двум мужчинам, которые, очевидно, были охранниками, присланными из конторы констебля.

— Да он тонкий, как жердь! — прогрохотал один из встречающих. — Не думаю, что он сможет нам навредить.

— Тогда он ваш, — сказал Боудри и в качестве последнего напутствия щелкнул Мэтью по уху большим и указательным пальцами.

Мэтью вывели из Ньюгейта два стража, ставшие по бокам от него, тем же маршрутом, что он сюда пришел. Во дворе ожидал черный экипаж с зарешеченными окнами. Тусклый вечерний свет был еще сильнее размыт низко стелящимся желтым туманом, который пах угольной пылью и мокрым камнем. Факелы горели вдоль стен, и их свечение причудливо играло в дымке. Воздух был влажным и казался липким, практически непригодным для дыхания.

Мэтью втолкнули в экипаж, и двое стражников сели напротив него. Судя по тому, какой у молодого человека был истощенный вид, охранники, видимо, решили даже не запирать засовы, поэтому решетка в течение поездки была опущена. Последним впечатлением Мэтью о Ньюгейте был звук, напоминавший измученный стон самих тюремных стен, хотя на деле он явно принадлежал заключенным.

— Располагайся, — сказал охранник, обладавший менее массивным телосложением. У него было узкое лицо, которое, казалось, что-то вдавливало внутрь, и началось это с рождения, потому что глаза, нос и рот располагались неестественно близко друг к другу. — Нам предстоит проехать несколько миль.

Что лишний раз говорит о размерах Лондона, подумал Мэтью. Он не мог представить себе, чтобы в черте Нью-Йорка нужно было проехать несколько миль, чтобы попасть из одной тюрьмы в другую. Впрочем, как можно предсказать будущее? Разумеется, римляне — или любая другая древняя цивилизация, заложившая первые камни на этой земле — не могли даже предположить, что этот город вырастет и станет больше, чем амбиции Цезаря. Стало быть и Петер Минёйт[2] — как и Мэтью Корбетт — не мог даже близко вообразить себе размеры Нью-Йорка через сотню лет. Город, как Мэтью понял для себя, был самостоятельным живым организмом, который мог расти и умирать, и особенной разницы с живыми существами здесь не наблюдалось.

Лошадиные копыта стучали по каменным улицам. В окне Мэтью замечал человеческие фигуры, окутанные покрывалом тумана, слышал крики, смех и грубую музыку. Легкие мазки горящих факелов показывались то тут, то там, масляные лампы давали чуть больше света городу.

— Так ты тот самый, — вдруг заговорил более широкоплечий охранник.

— Простите? — переспросил Мэтью, отрываясь от окна.

— Ты тот, кто говорит, что видел Альбиона. Верно?

— Его видел не только я. Вся камера видела.

— Это самая наглая проклятая ложь, которую я когда-либо слышал, — говоря это, охранник, похожий на борова, искривил губы, как заправский хулиган. — Этого ублюдка не существует. Его придумала «Булавка», чтобы выбивать из дурачья их пенсы! О, эта сказочка о том, как Альбион проник в Ньюгейт, быстро облетела Олд-Бейли, будь уверен, — он наклонился к Мэтью и угрожающе ухмыльнулся. — Но я говорю, что это гребаная ложь, а ты чертов лжец. Что скажешь, Пити?

Пити сказал:

— Гребаная ложь, чертов лжец, — произнесено это было тоном человека, который знает, что для него лучше.

Мэтью натянул на лицо ошеломленную улыбку и направил ее на своего конвоира. Ему показалось, что ни один из этих двоих не собирался причинять ему вред, раз уж сам главный констебль, его помощник и судья Арчер подписали бумаги о его спасении из Ньюгейта. Молодой человек знал, что по гроб жизни будет благодарен Лиллехорну за все те струны, которые тому пришлось потянуть, чтобы вытащить его из этого ада. Мэтью осознавал, что перед этим человеком он в долгу и, видит Бог, он найдет способ отплатить ему. Впрочем, еще предстоит увидеть, что собою представляет Хаудсвич, но эта тюрьма просто физически не может быть такой ужасной, как та, которую он сейчас с радостью покидал.

— Ты хочешь, чтобы твое имя мелькнуло в «Булавке», вот, что я думаю, — сказал тяжеловесный охранник. — В этой газетенке ложь на лжи!

Мэтью предпочел промолчать. Ему больше нечего было сказать этим двоим, и до их глупой болтовни ему тоже не было дела. Молодой человек вновь посмотрел в окно на движущиеся фигуры и блики пламени в тумане, и позволил себе размечтаться о том, что он будет делать, когда вся эта ситуация разрешится, и он вернется домой в Нью-Йорк. Пойдет к Берри и попытается загладить свою вину, если это будет возможно? Попытается объяснить, отчего в тот день был так бессердечно жесток к ней? Он истово желал ее вернуть, но проблема Профессора Фэлла никуда не делась — этот человек, несомненно, не забудет тот факт, что Мэтью взорвал его пороховой склад и практически уничтожил его родной остров. Итак… вернуть Берри, чтобы Профессор использовал ее в качестве орудия мести?

Нет. Он не мог.

Повозка продолжала движение по более грубо вымощенным дорогам. Блоки зданий, казалось, срастались здесь воедино, а улицы сужались. В этой части Лондона правила темнота, изредка нарушаемая случайными бликами света из окон жилых домов или таверн, вывески с названиями которых невозможно было разглядеть в густом тумане. Обитатели этого района тоже, должно быть, были грубее, потому что в переулках, которые миновал тюремный экипаж, периодически звучали выкрикиваемые проклятья, ругательства и крики, в которых не было и намека на любовь к закону. С небольшого расстояния слышались оборванные крики мужчины, слова были нечеткими, но в них звучал такой гнев, что своей мощью они напоминали извержение вулкана. В другом направлении раздался высокий и тонкий крик женщины, быстро оборвавшийся. Где-то в тумане — совсем близко к экипажу — тихо засмеялся какой-то человек, и Мэтью увидел вспышку пламени, поджигающего табак в курительной трубке. Ему пришло в голову, что в Хаундсвиче, может быть, и не так плохо, как в Ньюгейте, но в самом районе Уайтчепел явно жили не святые.