В конце концов, после продолжительной кампании, которая свела вместе такие разные группы, как Ассоциация лицензированных водителей такси, Королевский психиатрический колледж и Британская медицинская ассоциация, правительство уступило в отношении своих планов по распределению данных. Правозащитные группы отметили, что, как и в случае с планом 42–дневного задержания, авторитарные тенденции правительства время от времени можно сдержать. Однако отдельные успехи были незначительными по сравнению с тенденцией.
От удостоверений личности и систем охранного телевидения до универсальной базы ДНК, от предварительного заключения до ограничений на выражение протеста и публикации — во всех этих случаях правительство пыталось изменить взаимоотношения между государством и гражданином. При этом оно прибегало к использованию технических новинок. Сопротивление общества было слабым. Эта проблема в Великобритании всегда занимала правых и левых в равной мере, но в случае конференции «Современная свобода» примечательным было то, как мало там присутствовало людей, связанных с Лейбористской партией. В этом выразился весь кризис либерализма в британском левом движении. В 1997 году в состав нового кабинета министров вошли несколько известных деятелей, например Робин Кук и Марджори Молэм, которые думали о подобных вещах. Однако им не дали развернуться, и на их место быстро пришли политиканы, тесно связанные с партийной машиной, которые считали важнейшим показателем успеха «обеспечение» результатов. Вместо того чтобы стать центром политического проекта, гражданские свободы были вытеснены на периферию.
Лейбористские министры во вмешательстве государства ради общего блага видели только преимущество. Философские основания усиления государственной власти были заложены Иеремией Бентамом. Утилитаристский тезис о наибольшем счастье для наибольшего числа людей был переосмыслен британским правительством как наибольшая безопасность для наибольшего числа людей (любой ценой). Правые воспользовались этим аргументом и придали ему патриотическую, либертарианскую окраску, следуя примеру Джона Стюарта Милля, одного из своих идейных предшественников. Он писал:
Проявлять власть над членом цивилизованного общества против его воли допустимо только с целью предотвращения вреда другим.
Старейший автор, пишущий о либерализме, Полли Тойнби из «Гардиан» излагает свой взгляд:
Есть нравственная слепота в том, чтобы изливать в таком объеме праведный гнев по поводу возможного незначительного нарушения свободы, в то время как явное неравенство в значительной степени игнорируется. Это навязчивая идея среднего класса, по меньшей мере, той его части, которую удалось исследовать. Свобода получает приоритет над равенством, поскольку это может помочь снять обеспокоенность среднего класса. Существуют реальные угрозы некоторым гражданским свободам — заключение без суда, оправдание пыток, — но системы охранного телевидения и удостоверения личности не входят в их число.
Конор Джиэрти считает конференцию сборищем дилетантов с правыми взглядами. Он утверждает, что системы охранного телевидения, базы ДНК и перехват информации в каналах связи являли собой допустимые методы обнаружения и предотвращения преступлений. Джиэрти писал:
Идея о том, что государство представляет собой ничем не оправданное посягательство на индивидуальную свободу, не прогрессивна. Этот род либертарианства работает на защиту привилегий, камуфлируя преимущества богатства персональной независимостью, индивидуальной свободой и «правом человека» на конфиденциальность… Вовсе не удивительно, что конференция «Современная свобода» имеет сильную поддержку тех, кто находится на правом крыле политики, тех политиканов, которые жаждут золотого века прав для богатых и обязанностей для всех остальных. Но левым или, по крайней мере, той их части, которая верит в растущую силу государства, нужно быть осторожнее, когда они присоединяются к хору несогласных.
Я категорически не согласен с Джиэрти в отношении благотворной природы слежки, практикуемой лейбористским правительством. Правда, я чувствую определенный дискомфорт, размышляя об аргументах, предъявляемых ультралибертарианцам теми, кто в зените правления Маргарет Тэтчер требовал от государства «оставить их в покое». Идея состояла в том, чтобы снизить налоги и уменьшить вмешательство государства в жизнь людей. Тот факт, что правительства тори закончили тем, что стали такими же жесткими в отношении национальной безопасности, как и другие, замалчивался. Консерваторы под правами понимали права свободнорожденного англичанина. А как насчет иммигрантов и претендентов на статус беженца? Свобода от нужды, по Рузвельту, несомненно, так же важна, как свобода от незаконного вторжения. В любом случае это не игра с нулевой суммой. Лейбористское правительство могло бы быть более бескомпромиссным не только в случае гражданских свобод, но и социальной справедливости и перераспределения налогов. Так или иначе, но эти концепции не являются взаимоисключающими.
Это то, что выходит за пределы партийной политики и границы отдельного государства. Это суть Пакта. В течение десяти лет многие британцы — во всяком случае, колеблющиеся избиратели, чьи голоса необходимы для победы на выборах — наслаждались растущим благосостоянием, предаваясь своему любимому занятию: получению ссуд и трате денег. Один процент богатейшего населения радовался жизни, как никогда прежде. Блэр и Браун сопротивлялись всем попыткам применять к этим людям налоговые меры или регламентировать их деятельность. Критика эффективности, если не обсуждать моральную сторону такого подхода, оставалась без внимания. Невмешательство налогового управления было доведено до неприкосновенности. При этом правительство торжественно провозгласило, что не остановится ни перед чем (да, именно ни перед чем), чтобы обеспечить их безопасность. Как показали опросы, эта схема устроила все стороны. Мое замечание о Сингапуре, где государство обеспечивает «толику благополучной, спокойной жизни, а это есть лучшая заморозка для мозга», можно было бы легко отнести к Великобритании этого десятилетия, хотя и в несколько ином контексте.
Кризис 2008–2009 годов стал в той же степени политическим обвинительным актом, в каком и экономическим, особенно для англосаксонской модели laissez‑faire. Жак Монен, французский журналист, живущий в Великобритании, связывает состояние свободы с консюмеризмом и политическим разотождествлением. Он пишет в своей книге «Крушение Великобритании», что отсутствие энтузиазма или сильной идеологии «заморозило» (снова это слово!) политику:
Британцы не голосуют слишком много. Они не протестуют слишком много. Они не мечтают слишком много. Человека заменил потребитель, а гуманизм оказался подменен прагматизмом. Прагматизм в сегодняшней Британии — это все. Здесь вас активно поощряют разоблачить соседа за неуплату им дорожного налога, выбрасывание мусора или за то, что он необоснованно претендует на социальные льготы. Слежка с помощью систем охранного телевидения стала обычным делом. Есть местные советы, которые выслеживают своих налогоплательщиков, как если бы они были преступниками, и которые подвергают претендентов на льготы проверке на детекторе лжи. И в то время как МВД способно потерять персональные данные миллионов своих доверителей, оно же предлагает создать базу данных, содержащую информацию о каждом сделанном телефонном звонке, каждом посланном электронном сообщении и о каждом сайте, который посетил британский гражданин. Ничего из этого не было бы возможно во Франции. Там произошли бы массовые беспорядки.
Лишь изредка британцы оказываются достаточно рассерженными, чтобы мобилизоваться. В такие периоды подход полиции становится более жестким в том, что касается розыска и пресечения демонстраций, подкупа активистов для получения информации или использования камер для слежки. Однако это использование техники дало обратный результат во время протестов в апреле 2009 года, когда проходил лондонский саммит Большой двадцатки, обсуждавший экономический кризис. Когда один человек умер на руках полицейских, первой реакцией полиции было переиначить это происшествие, чтобы снять с себя вину. Но всплыла и другая версия событий: снятый мобильными телефонами очевидцев материал был выложен на интернет- сайтах, а затем появился в основных СМИ. Эти видеоматериалы запечатлели полицейские злодеяния. Еще важнее то, что они навели граждан на мысль использовать технологию против государства — точно так же, как она использовалась государством против них.
