«Это японская винтовка — тип 38 Арисака, наше основное оружие в дополнение к автоматам ППШ 41. Заряжается сверху. Пять патронов, шестой в ствол. Прицельная дальность 400 метров,» объяснял Глебов своим питомцам. Он стоял на бруствере и щелкал затвором, иногда прикладывая винтовку к плечу. «Цельтесь под обрез в яблочко,» говорил он, указывая на ряды мишеней, установленных на противоположной стороне стрельбища. «Совмещайте прицел, мушку и мишень, задерживайте дыхание и плавно спускайте курок. Отдача у Арисаки легкая, нo спусковой крючок тугой.» Бледное северное солнце светило на обширную долину между сопками, заросшими снизу доверху березняком. В широких падях между ними темнела гущина хвойного леса, у подножья протянулось болото, образующее берег ручья. Курсанты лежали ничком на глинистом грунте, острые камешки вдавливались в локти, колени и животы, валуны были подложены под винтовочные стволы. Кое-кто из них, знакомый с винтовками Мосина, нашел винтовки Арисака более удобными в обращении. Большинство имело военный опыт, но нашлось около пятидесяти бойцов, которым потребовалась дополнительная тренировка. Занятия проводили попеременно Глебов и Кравцов. Последний, сидя сейчас на камне, поправлял заевший затвор винтовки одного из учеников. Ночью прошел дождь, но к полудню земля просохла. Лагерь находился рядом, по другую сторону забора из колючей проволоки. Часовые на вышках, на этот раз охрану от внешнего врага несли сами заключенные, могли видеть обмазанные штукатуркой бараки, уличную слякоть, прогнившие доски тротуаров и развевающийся на мачте трехцветный русский флаг. Но их внимание было обращено на луг, где их товарищи, готовясь к войне с советскими, проходили обучение стрельбе. Стреляли залпами и поодиночке, потом шли проверять мишени. Попаданий было не так много, а в десятку почти никто не попал. «Откуда штаб такую рухлядь выкопал?» ворчали плохие стрелки. «Нам бы лучше самозарядные винтовки Токарева.» «Я слышал,» поделился жилистый молодой человек, успевший отпустить бородку и усы, «что две тысячи единиц такого добра,» он презрительно фыркнул и уголки его рта вздернулись в кривой усмешке, «были секретно доставлены из Японии.» «Это так,» вступил в разговор доходяга с суровым лицом. Два месяца свободы не вернули ему сил и здоровья. Он сутулился и покашливал в кулак. «Рассказывали, что после капитуляции империи Восходящего Cолнца оружие валялось на улицах и армейские склады стояли без присмотра, кому нужно — подходи, забирай, не ленись. Я слышал, что русские сумели унести столько, сколько смогли и отправили ящики с винтовками и боеприпасами в колымские лагеря.» «Ты очумел. Откуда в Японии русские?» удивился заросший молодой человек. «Как откуда? Русские есть везде. Особенно много уехало за границу после революции. Два миллиона по всему миру разбежалoсь.» «И в Японию?» «Да,» отвечал доходяга. В прежней жизни он был успешным писателем, умел выискивать факты и обобщать информацию. «Вначале на Хоккайдо появились православные священники. Они пришли в середине 19-го века, окрестили 30 тысяч туземцев и построили в г. Хакодате церковь и больницу. Мало их было, но после победы октября в России диаспора непокорных сильно выросла. Удирали все кто мог.» Спотыкаясь о луговые кочки, мужчины медленно побрели назад к своим позициям. Солнце временами скрывалось за облаками, но порой лучи его пробивались через толстую серую пелену и становилось жарко. Могучие синеватые сопки, прохладные темные ущелья, рокот реки и заросли дальнего леса окружали их, но красоты природы не отвлекали от горестных мыслей. Прошло два месяца с момента восстания, но что будет с ними дальше? Глебов и Кравцов издали подмечали хмурые, безотрадные лица идущих. «У всех у нас, как перед смертью, тяжело на сердце,» подытожил общее настроение Сергей. Глебов положил руку ему на плечо, «Другого выбора нет. Только вперед.» «Наши войска готовы?» пряча улыбку, Сергей взглянул на курсантов. «Патронов не хватало для настоящей тренировки. Но все же парни боеспособны. Не дрогнут и не побегут. Беда в том, что они не хотят уходить, чтобы освобождать соседний прииск. После слияния с женской зоной многие завели себе походных жен и с ними трудно расстаться даже на один день.» «К сожалению придется. Когда выступаем?» «Послезавтра,» дыхание Вождя сделалось тяжелым, лицо напряглось.

После полудня в сером небе пролетел легкий краснозвездный биплан. Тарахтенье его поршневого мотора привлеклo всеобщее внимание. К самолету повернули головы, следя за его полетом. От хвоста машины отделилось белое пушистое облачко. Листовки, кружащиеся в безветренном воздухе как большие снежинки, оседали на верхушках деревьях и на окружающих сопках, на опустевшем лугу и болоте, падали они и в лагерь. Повстанцы смеялись и грозили кулаками, но были среди них и те, кто со страхом смотрел биплану вслед. Листовки подбирали, читали и затем каждый использовал полезную вещь по-своему усмотрению. Они были напечатаны крупным шрифтом на газетной бумаге. В них значилось: «Заключенные! Не поддавайтесь на провокацию антисоветчиков и вражеских разведслужб. Советская власть единственная, кто может говорить от имени народа. Не забывайте, что мы победили фашизм, победим и всех наших врагов, внутренних и внешних! Немедленно возобновляйте работу на благо построения справедливого и гуманного социалистического общества. В странах капитала человечество тоскует и мечтает об установлении советской власти, а вы получили счастье и свободу от ваших отцов. Социалистическая родина прощает вам ваш прогул. Мы наблюдаем за вами. В знак того, что вы принимаете наши условия снимите триколор и поднимите на мачте наш красный советский стяг. Выше знамя социалистического соревнования в борьбе за перевыполнение плана по добыче руды! Да здравствует Советское правительство и его ленинское Политбюро! Да здравствует коммунизм!»

Наступал вечер; в голубоватом небе угасало солнце; его слабеющие лучи едва проникали через мутное оконце в комнатку, где ютились Кравцовы. В углах и под потолком сгущались тени, но ни керосина для лампы, ни свечей не было. Хозяева сидели на кроватях напротив друг друга и ужинали. На тумбочке между ними была разложена нехитрая снедь, которую принес Сергей и состряпала Маша — ломти медвежатины, репчатый лук и жареная на жиру картошка. Хлеб в лагпункте кончился месяц назад, а за ним неделю спустя и соль; ничего, терпели. Успешная охота оказалась бὁльшим подспорьем, чем предполагалось вначале; среди заключенных нашлись егеря, они промышляли лосей, баранов и медведей. Туши доставляли в столовую и разделывали; затем каждый готовил на свой вкус. Острым ножом Сергей нарезал последнюю луковицу, накрошил ее в тарелку и зацепил кусок мяса. Прожевав и запив колодезной водой из кружки, он со стуком поставил ее на стол и проговорил, «Послезавтра выступаем.» «Я устала от всего этого,» не сразу ответила Маша и в глазах ее заблестели слезы. «Я хочу вернуться домой к своему сыночку; туда где жизнь спокойна, люди дружелюбны и в магазинах полно товаров. Я хочу в Германию.» Она тяжело вздохнула и, протянув руку, кончиками пальцев погладила мужа по щеке. «Тебе все равно? Ты не интересуешься и никогда не спрашиваешь о нашем Ганечке.» «Почему ты так говоришь?» Сергей вопросительно взглянул на нее. «Я не хочу тебя теребить; нам обеим тяжело, но я не знаю, когда мы к нему вернемся.» «Как не знаешь?» на лице Маши появилась гримаска досады и огорчения. Она отвела взгляд, четко очерченные брови ее сошлись на переносице, глаза потускнели и уголки губ опустились. «Ты же дал мне слово, что после Колымы мы возвращаемся в Гослар и будем там жить до старости.» «Да, я всегда любил Германию. Это моя вторая родина. Я не забыл дядю Фридриха и его рассказы о революции, я помню моего брата Бориса и его семью. Где они сейчас? Мы так и не узнали.» С рассеянной улыбкой он скрестил руки на груди. «Мир сильно изменился за время моей жизни. Распалась старая великая империя и на ее месте возникла новая, которая быстро приходит в упадок по причине своей бесчеловечной сущности. Абсолютная власть всегда жестока и не всякий народ смирится с ее произволом. В Европу социализм был принесен на броне советских танков; долго это политическое устройство там не продержится. В Cовдепии же народ другой; здесь социализм может переродится во что-то неизвестное, не обязательно лучшее.» Маша не отвечала, опустив голову, она убирала со стола. Ужин был съеден, Сергей закурил. За окном сгустились сумерки, в комнатке потемнело, супруги лишь угадывали присутствие друг друга. Барак пустовал, все вольнонаемные обитатели его давно ушли пешком в Магадан и потому было очень тихо; лишь из леса доносился отдаленный волчий вой. За стеной скреблись и попискивали мыши, пахло землей и непонятными химикалиями. «Я беременна,» раздался тихий Машин голос. «Ты уверена?» Сергея прошиб холодный пот. «Абсолютно.» «Ты не можешь рожать здесь. Нам надо торопиться в Германию. В таком случае тебе нельзя идти с нами в поход. У тебя есть подруги в женской зоне. Иди к ним. Попроси Оксану позаботится о тебе. Жди нашего возвращения.» «Не ходи! Не оставляй меня вдовой!» истерически выкрикнула Маша. Ее муж сдержался и ничего не ответил, только заскрипели коечные пружины. Никаких достойных упоминания событий в этот вечер больше не произошло и, пожелав друг другу спокойной ночи, супруги улеглись спать.