— Конечно, закончили! Там же смотреть не на что! — кричу во весь голос, и будущие руферы (2) мигом навостряют ушки. — Обдираловка чистой воды! Кругом одни провода, а вам лишь бы деньги содрать!

Понятия не имею, сколько стоит подняться по черной лестнице на чердак, когда то же самое можно сделать бесплатно на любой питерской крыше. Но судя по тому, как заволновалась толпа, недешево, и я попал в точку.

Пихаю в руки гида каску и проскакиваю в распахнутые ворота. Как раз вовремя. Толпа волнуется прямо в узком проходе и мои преследователи вязнут в недовольных туристах.

Влетаю в ближайший продуктовый и несусь сквозь него, сбивая с ног грузчика. Продавщица в наморднике орет, что туда нельзя посторонним, но я уже пролетел магазин насквозь. Теперь я на той стороне дома, в очередном колодце, откуда рукой подать до другой черной лестницы и еще одной крыши, на которой я наконе-то буду в безопасности.

Я почти оторвался.

Но возле заветной и запертой на замок двери торможу из последних сил. И едва не врезаюсь в мужчину в форме. При виде него мое сердце ухает в пятки.

А капитан Морозов отбрасывает недокуренный бычок в сторону и улыбается:

— Вот так встреча, Костя. Спешишь куда-то?

(1) агриться - (геймерский сленг) злиться.

(2) руферы - от английского "крыша". Так зовут себя те, кто забирается и передвигается по крышам.

— Гронский, на выход.

Из камеры меня приводят на допрос к Морозову. Раз двадцатый за прошедшие трое суток. Бросается в глаза, что капитан зол, ему не хватает сна, еды, свежего воздуха и семьи, если она у него есть. Вместо этого он вынужден сидеть здесь со мной, потому что понятно — спускать дело на тормозах Дмитриев не намерен.

— Присаживайся, Костя.

На столе передо мной капитан, как пасьянсом, раскладывает фото. Уже знакомые, но других нет. Красный ферарри, желтая камарро, все гоночные, выделяется только серебритый приус. Последний случайно затесался, я сам удивился.

— Знаешь, что связывает все эти машины?

Знаю, конечно.

Но я молчу, и капитан отвечает сам:

— Их всех обслуживали на автосервисе, в котором работаешь ты.

— Работал.

— Что? — Мороз как будто даже удивлен, что я умею разговаривать.

— Я там летом подрабатывал, капитан. Больше не работаю.

Морозов скисает и снова глядит на меня без интереса. Это ему известно.

— Ну да, — тянет Морозов. — Ты же у нас студент, Костя.

Это как спектакль, который разыгрывают два уставших актера. Но по-другому нельзя.

— И на кого учишься?

— На программиста.

Кивая, Морозов нагибается и бухает поверх фоток машин журнал посещаемости группы ОПР-231.

— Гронский К, — цокает языком Морозов и ведет пальцем по списку. — Что ж так посещаемость хромает? Причем на обе ноги?

Напротив моей фамилии сплошные «н», потому что деньги за «липовую посещаемость» я планировал заработать только на первом туре гонок, вот только теперь неизвестно, если я туда попаду. Копеек с зарплаты мне бы на жизнь и универ все равно не хватило.

Но за прогулы у нас в тюрьмы не сажают, так что переживать не о чем.

— На что ты надеешься, Гронский? Ладно, эти машины. Их ты погонял и вернул на сервис, но сейчас-то ты палку перегнул. Неужели так понравилась тачка? А мама тебя не научила, что чужое брать нельзя?

Мать я видел только в первый день. Могла и не говорить, что денег у нее нет, чтобы меня вытащить. И так знал.

Но пока все складывалось отлично. У Морозова на меня было не так много, как я думал поначалу. Только проклятая чуйка следака, которая привела его точно к той черной лестнице, которая была моим пропуском в нормальную жизнь. И мой послужной список, который давно ему покоя не дает.

— Или девушка тебе понравилась, Кость? За похищение знаешь, сколько дают? А за изнасилование?

Это тоже знаю. Спасибо сокамерникам, просветили.

— Дмитриев спуску тебе не даст, Костя. Не надейся. Это вот этим проще было заявление забрать, чем с тобой сопляком разбираться. А Дмитриев за дочку тебе шею перегрызет и не подавится.

— Не понимаю, о чем вы.

Я сижу здесь третий день, но опознания или ставки до сих пор не было. Почему?

Если бы хотела, балеринка могла бы меня сдать с потрохами в первые же сутки. А так мы с Морозовым третий день топчемся на месте. Только надоевшие фотки, прошлые дела, которые давят на нервы, но ничего не представляют, так как обвинения так и не были выдвинуты.

Даже сейчас Морозов, по сути, не пугает конкретными штрафами или чем-то существенным, только прессует. Жаль, что я не могу этого объяснить маме. Меньше бы нервничала, если бы поняла, что на гонку я мчал проверенной дорогой, там камер точно не было. Мог напороться на какую-нибудь разве что на обратном пути, все-таки в центр сунулся ради искусства. Но то, что за рулем тачки Дмитриева именно я, еще доказать надо, спасибо пандемии. На мне были капюшон и маска, а еще перчатки.

И если очной ставки или опознания не будет, то может и пронесет.

— Понятно. Раз по-хорошему не хочешь, будет по-плохому. Надевай маску, Гронский, раз твоя, — Морозов кидает через стол мою маску в пакете для улик.

Пальцы подрагивают, пока вожусь с зип-застежкой, но вслух спрашиваю:

— Сгоняем в ресторан, капитан? Давно пора. Кормят тут так себе.

Лучше бы Морозов так широко не улыбался.

— В рестораны ты не скоро попадешь. Сейчас тебя дочка Дмитриева выведет на чистую воду, Костя.

***

Руки дрожали, а облупленные серые стены узкого сырого коридора пугали. Растерла холодные ладони между собой, стараясь не смотреть по сторонам и дышать неглубоко. Воздух в СИЗО затхлый, сырой и застоявшийся.

Я никогда не бывала в таких местах. Контраст с театром и академией, в которых я провела большую часть жизни, просто невероятный. Из светлых огромных помещений я словно спустилась в преисподнюю. Если в одной машине разницы между нами не было, то оказавшись здесь, понимаю — мы действительно очень разные.

Не представляю, как продержаться здесь, а это только временное заключение, не говоря уже о том, что есть места хуже этого. Отец в красках описывал, что он добьется того, чтобы угонщика и похитителя отправили именно туда. Куда еще хуже?

Иду за отцом через полуподвальное помещение без окон, и не представляю, как здесь можно продержаться несколько часов, не говоря уже о трех сутках и как не сойти при этом с ума.

— Не волнуйся, — произнес идущий впереди отец. — Тебе это ничем не грозит. Ты будешь смотреть на них через специальное стекло, они тебя не увидят.

— Хорошо.

— Сюда, — капитан Морозов указывает на единственную дверь и останавливает моего отца поднятой ладонью. — Без вас. Только ваша дочь.

— Что? Я должен быть рядом с ней!

— Нет. Она совершеннолетняя и только она видела преступника, верно? Присутствие посторонних на таком мероприятии запрещено. Только она и адвокат.

Адвокат маячит безмолвной тенью за моей спиной, за три дня, что я его знаю, он не произнес больше десяти слов. Молчит он и сейчас, хотя знал об этих правилах и раньше.

Отец играет желваками, под тяжестью его взгляда любой другой бы уже стушевался. Но капитан Морозов даже не меняется в лице.

— Таковы правила, — подает голос адвокат. — Вы ведь хотите, чтобы виновный понес наказание?

Я вот, например, не хочу. Единственное, что я сейчас хочу, это сбежать отсюда, подняться к свету, вернуться в свои светлые аудитории с большими полукруглыми окнами, где никогда не пахло так, как тут.

Где-то вдали хлопает дверь, а по коридору сразу тянет холодом. Неизвестно, сколько продолжалось бы молчаливое противостояние капитана Морозова и моего отца, если бы обоих не отвлек стук каблуков.

— … Нет, это ты меня послушай! Это и твой сын тоже, и если ты со своими связями палец о палец не ударишь, то его посадят. Так что вытащи свою голову из-под юбки очередной шлюхи и поступи хоть раз по-мужски!.. Да, я все сказала, — с этими словами женщина завернула за угол и замерла при виде мужчин.