И тут же одна из ее помощниц ринулась к дверям. Другая приняла ребенка в чистое белое одеяльце и стала бережно вытирать его, пока повитуха караулила послед. Когда на последней потуге он вышел, Каушен надолго закрыла глаза. Но она продолжала сжимать мое запястье, и я боялась пошевелиться, чтобы не потревожить ее покой. Повитуха возилась у нее в ногах, что-то недовольно бормоча. Она прикладывала полотенце за полотенцем, а потом свела бедра Каушен поплотнее и закутала их. Затем она обернулась к помощнице, которая подергала ее за рукав и что-то зашептала.

К этому времени моя госпожа начала дрожать, ведь роды длились так долго, и теперь жар напряжения начал покидать ее. Ей принесли одеяла, нагретые у камина. Когда дрожь немного спала, она требовательно спросила:

— Где мой сын? Вы до сих пор мне его не показали! Дайте его мне!

Я заметила взгляд, которым обменялись повитуха и помощница. Повитуха, поджав губы, кивнула. Перед Королевой-в-Ожидании нерешительно предстала женщина, склонилась в глубоком реверансе и подала спеленутого младенца.

Слабо улыбаясь, Каушен взяла его, но подняв край одеяльца и взглянув в его лицо, воскликнула:

— Как вы посмели! Совсем не отмыли его! Он все еще покрыт моей кровью. Смотрите, у него все лицо в крови!

Повитуха молчала. Пусть новости сойдут не из ее уст. Ответила помощница:

— Да будет моя королева довольна, ваш сын таков, каким отмечен: красный и белый, весь в пятнышках, как щеночек.

— Но я не довольна! — дико закричала Каушен, — Вымойте его! Отмойте мне его!

И вышло так, что теперь я взяла малыша из ее рук и распеленала, чтобы мы все могли посмотреть на него. Помощница повитухи не соврала. Его бледная кожа была покрыта неровными красными пятнами. Повитуха сказала, понизив голос:

— Дети рождаются с отметинами по многим причинам. Испуг или любое сильное переживание. Моя королева, взгляните на него, неправда ли, его пятна похожи на кровь, которой вас окропил, умирая, тот жуткий жеребец?

— Нет, — ответила Каушен. Она поглядела на своего пятнистого младенца, одна половина лица которого была белой и нежной, а другая — окрашена алым. — НЕТ! — закричала она и потеряла сознание, откинувшись головой на подушки.

Повитуха с помощницей засуетились возле нее, оттеснив меня в сторону. Я отступила, прижимая малыша к груди, и он, словно догадавшись, кем я для него стану, повернулся ко мне и стал искать грудь.

В последующие дни я наслышалась разных диких историй. Кто-то говорил, что дитя носило метки потому, что его отец был связан с Пегим Жеребцом. Все жеребята этого жеребца наследовали его пятна, значит, и ребенок его партнера по Уиту должен быть той же масти. Другие утверждали, что ребенок во чреве Каушен был раскрашен кровью, которая пролилась на нее, и, похоже, никакой разницы нет, чья это кровь — Жеребца или Лостлера.

Как бы там ни было, одно я уяснила наверняка: Каушен ни за что не позволила бы ребенку сосать ее молоко, так что с того момента нянчилась с ним одна я. Весь месяц до новой луны Королева-в-Ожидании медленно увядала, разговаривая помалу и всегда глядя на меня обвиняюще, стоило мне войти в комнату. Я знала, что она винила меня, и я бы несла эту вину хоть до самой могилы. Единственная моя ложь погубила всех нас: меня, ее и Мастера Конюшен. Вот какой властью обладает ложь, сказанная тому, кого любишь. И я никогда и не подумала открыть ей правду, ведь тогда память о смерти возлюбленного причинит ей еще больше горя, к тому же она станет винить и себя. От этого бремени я ее избавила, пусть же оно будет только моим.

Моя королева так и не оправилась, только все больше слабела, пока в новолуние не умерла. Вместе с ее тающей жизнью мое сердце сжималось все больше, а когда она умерла, что-то внутри меня тоже умерло. Я обрезала волосы в знак траура по ней короче, чем сам король. Мать моя упрекнула меня за это, и куда бы я ни ступила, об этом перешептывались за моей спиной, но мне больше не было дела ни до них, ни до того, что они обо мне думали. Моя королева, моя сестра, моя дочь, моя любовь — все ушло, словно солнце закатилось, и осталась я одна с двумя скулящими малышами.

Кормилица из меня вышла отличная, вся в мать, молока вдоволь, и это было хорошо, потому что мать не стала кормить ни одного из младенцев.

— Какой смысл выкармливать бастарда, чей покровитель мертв? — без обиняков заявила она, и подойдя вплотную, тихо добавила: — Хотя, возможно, найдется и тот, кто вознаградит женщину, которая позаботится о том, чтобы королевский внук-ублюдок прожил недолго».

И тогда я забрала обоих детей из ее комнат и поселила их в своей. С тех пор я почти не общалась с ней, а она со мной. Мать относилась ко мне так, будто все неудачи случились из-за меня. Возможно, это правда. Настанет время, и она лишится возможности вынашивать и нянчить детей, будет рассчитывать на меня, но я не стану содержать ее. И жалеть об этом тоже не буду.

Мальчик был со мной, и это как будто всех устраивало, так что только я и ходила за ним, как и за с собственным сыном. Маленький принц был здоровеньким и сильным. Лицо, как и тело его, было покрыто пятнами, но в остальном никакого порока в нем не было. Глаза были ясные и кушал он с аппетитом.

Чего нельзя было сказать о моем сыночке. Рожденный до срока, он был мелким, и если со стороны он кому-то мог показаться безмятежным, я скорее назвала бы его вялым. Принц был румяный и пухлый, а мой сынок — бледный, с запавшими глазами. У груди он слишком быстро засыпал, приходилось его тормошить, чтобы он поел. Громкий плач был не в его характере, разве что хныканье. Хорошо спать он мог, только если положить его рядом с принцем — так я и делала, поскольку рядом не было никого, кто счел бы это неподобающим.

В первые дни после рождения внука король был вне себя от горя. Не внук занимал его мысли, но только дочь, которую он потерял. Через четыре дня я назвала мальчика Чарджер, ведь нужно же ему было какое-то имя, к тому же оно хорошо подходило для принца. Но было уже слишком поздно. Слуги окрестили его Пегим Принцем. Я пришла с младенцем к королю, уверяя, что его мать сама выбрала для него имя, и пусть все называют его именно так. Так что в свитках Баккипа он записан как Чарджер Видящий. Но никто не позаботился о том, чтобы как подобает закрепить имя незаконнорожденного, так что немногие пользовались им. И до конца своих дней он отзывался на имя — Пегий.

Своего родного сына я назвала Рэдбёрд, за его волосы цвета горлышка малиновки. Он был мельче принца Чарджера и поначалу сильно уступал в здоровье. Зрение его было слабое, поэтому он вечно прищуривался, словно вглядывался куда-то, и это, по моему мнению, все из-за того, что он слишком рано оказался погружен в большой мир. Я воспитывала его вместе с принцем, как когда-то меня саму растили вместе с его матерью, только в отличие от своей матери я не давала ему недобрых советов.

Я попросила переселить меня на этаж повыше, и кастелян быстро нашел для нас новые комнаты. Никто не стремился забрать у меня принца-бастарда, и никому даже дела не было (если кто-то вообще был в курсе), что я родила собственного ребенка. Теперь получалось, что я живу на этаж выше королевских покоев, но все же на этаж ниже прислуги, по соседству с благородными, пусть и не королевских кровей, а также дворянами, находящимися тут с визитом. Среди всего этого я жила тихо. Двор был счастлив забыть о нас.

Я заботилась обо всем необходимом для принца, как когда-то для его матери, посещала королевских портних, когда ему нужны были новые одежды, следила, чтобы все было пошито на совесть, чтобы после Чарджера их еще мог поносить мой подрастающий сынок. Шли месяцы, мой сынок здоровел, хотя ни по росту, ни по аппетиту со своим царственнородным товарищем сравниться так и не смог. Но миновав свой болезненный период, он превратился в славного ребенка, который доволен был в чем угодно уступить своему принцу. Я оплакивала принцессу и заботилась о ее сыне, кроме которого у меня ничего от нее не осталось, но со временем боль утраты притуплялась.