Смит посмотрел на компьютерный терминал, расположенный в углублении под стеклянной панелью у него на столе. Компьютер бесшумно и непрерывно выдавал распечатанную информацию, собранную тысячами агентов по всей стране агентов, которые думали, что работают на ФБР, или на налоговое управление, или служат таможенными инспекторами, или банковскими аудиторами, но все их донесения в конечном итоге попадали в компьютерную систему КЮРЕ.

Там — намек, тут — неосторожное слово, где-то еще — изменение цен, и компьютер выдавал свое заключение на стол Смиту, сопровождая рекомендациями.

Компьютер бесшумно печатал:

«Возможен приток иностранной валюты, следствие — нестабильность цен на зерно на биржах Среднего Запада. Никаких рекомендаций». Пауза. И снова:

«Авиакомпания, бывшая на грани разорения, снова платежеспособна. Изучить возможные связи с экспортерами нефти в арабском мире». Такие донесения целый день поступали к нему на стол. В этом состояла суть ежедневной рутинной работы Смита. Самое важное. То, что могло повлиять на безопасность Америки, на ее положение в мире.

Может быть, он ошибся? Может, нужно отозвать Римо прямо сейчас? Возможно, это дело вообще не стоило того, чтобы поручать его Римо?

Смит снова обратился к компьютеру, бесшумно печатавшему букву за буквой под стеклянной панелью.

«Убийство полицейского на Среднем Западе, очевидно связанное с борьбой за контроль над преступным синдикатом в этой части страны. Деятели преступного мира имеют тесные связи с некоторыми сенаторами, и определенные законопроекты, касающиеся иммиграционных норм и имеющие отношение к деятелям преступного мира, были недавно внесены этими сенаторами». Вот это важно, решил Смит. Преступный мир дотянулся своими щупальцами ухе и до Сената.

Возможно, это дело как раз для Римо с его способностями. Компьютер продолжал печатать:

«Предлагается — нажать на сенаторов, заставить их отказать в политическом покровительстве лидерам преступных группировок». Вероятно, так и надо поступить, решил Смит. Вероятно, это и станет новым заданием для Римо. А компьютер печатал дальше:

«Да святится имя Великого Всеблагого Владыки! Он есть неземное блаженство».

И Смит содрогнулся.

А в 2700 милях оттуда, на другом конце страны, Мартин Мандельбаум тоже содрогался, но от гнева.

Он им зачитает положения закона о массовых беспорядках, это уж точно. Он им вставит в хвост и вставит в гриву. Как они посмели? Черт их раздери, как они посмели?

Он шел по отполированному до блеска мраморному полу центрального аэровокзала Сан-Франциско, и гнев его возрастал с каждой минутой.

Кто этот толстомордый молокосос?

На каждой стене, на каждом столбе, на каждой урне в прекрасном, чистом здании аэровокзала висела картинка, изображающая круглолицего смазливого мальчишку с убогим подобием усов над верхней губой. Черт побери, да кто он такой?

А под фотографиями были слова:

ОН ПРИЕЗЖАЕТ!!!

ВО ВТОРНИК ВЕЧЕРОМ!!

СТАДИОН «КЕЗАР»!.

ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ. ВХОД СВОБОДНЫЙ.

Черт побери, кто ОН?

И еще раз черт побери, как все эти гнусные картинки попали в чудесное, чистое здание аэровокзала, где хозяином был Мартин Мандельбаум?

У НЕГО, кто бы ОН ни был, наверное, не было недостатка в наглости, и служащие аэропорта, работавшие под началом Мандельбаума, сейчас об этом услышат.

Мандельбаум в ярости содрал одну из картинок с мраморной колонны и прошествовал в коридор, ведший в его кабинет.

— Доброе утро, мистер Мандельбаум, — приветствовала его секретарша.

— Соберите всех, — прорычал он. — Всех. Дворников, сантехников, уборщиц, маляров, мойщиков окон — всех. Соберите всех в конференц-зале через пять минут.

— Всех-всех?

— Да, мисс Перкинс, всех-всех, мать их в душу! — Мандельбаум прошел в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. Ух, как он им вставит! Как вставлял во время Второй мировой войны, когда был старшим сержантом, и позже, на гражданской службе, когда у него появились первые двое подчиненных, и потом, продвигаясь вверх по служебной лестнице. Словом, всю свою жизнь.

Было просто невозможно представить, что вандалы проникли в здание аэропорта ночью и весь его залепили листовками с изображением ЕГО.

Мандельбаум взглянул на листовку, которую держал в руке.

Что за глупая рожа! Какого черта — почему его служащие не заметили, как хулиганы поганят аэропорт?

— ОН! — громко обратился Мандельбаум к лицу на листовке. — Держи свой зад подальше от моего аэропорта.

Он смачно харкнул в эту гнусную рожу и попал Шриле Гупте Махешу Дору, Всеблагому Владыке, прямо промеж глаз. Потом швырнул листовку в мусорную корзину, стоявшую возле его стола, и принялся ходить взад-вперед, про себя отсчитывая пять минут, которые предстояло ждать.

Подождать стоило. Это было великолепно. Он им вставил в хвост, и он им вставил в гриву. Сто сорок человек сидели перед ним в тупом, ошеломленном молчании, а Мартин Мандельбаум излагал им все, что он думает по поводу их неустанных усилий, направленных на поддержание чистоты в здании аэровокзала, время от времени добавляя некоторые соображения относительно морального облика их матерей и выражая сомнения в мужских достоинствах их предполагаемых отцов.

— А теперь убирайтесь отсюда, — сказал он в заключение. — Убирайтесь отсюда и снимите со стен все до одной картинки с этой толсторожей сучьей жабой, а если вы увидите, как какой-нибудь ублюдок вешает их, то зовите легавых и пусть его арестуют. А если вы захотите сначала выколотить из него все кишки вместе с дерьмом, я не возражаю. Теперь убирайтесь. — Его взгляд пробежал по лицам служащих и остановился на первом заместителе, краснолицом отставном полицейском-ирландце по имени Келли, тихонько сидевшем в первом ряду. — Келли, последи, чтобы все было выполнено точно, — распорядился Мандельбаум.

Келли кивнул, и, поскольку речь Мандельбаума была построена так, что не располагала к свободной дискуссии, все сто сорок служащих молча встали и вышли из большого зала. Вся эта толпа понеслась по зданию вокзала, на ходу срывая со стен портреты Шрилы Дора.

— Что нам с ними делать? — спросил кто-то.

— Отдайте мне, — сказал Келли. — Я их пристрою. Не рвите. Может, мне удастся продать их как макулатуру. — Он коротко хохотнул и принялся собирать плакаты и стопка на его вытянутых руках росла и росла. — Я их пристрою, ребята, — говорил он служащим, копошившимся по всему вокзалу, как рой муравьев, облепивших кусок сладкого пирога. — Не оставляйте ни одного. Ведь не хочется, чтобы жид снова нам вставил, а? — И он подмигнул.

И служащие мигали в ответ, хотя прекрасно отдавали себе отчет в том, что человек, называющий Мандельбаума за глаза жидом, без всякого зазрения совести называет их самих за глаза ниггерами, латиносами и макаронниками.

Келли собрал целую охапку, и когда, потея под грузом макулатуры, он направился из главного пассажирского зала в служебное помещение, вокзал был выскоблен до блеска.

Келли вошел в пустую комнату, где стояли шкафы, в которых служащие хранили свои вещи, положил стопку листовок на деревянный стол и отпер высокий серый шкаф в углу комнаты.

Дверца распахнулась. С внутренней стороны к ней клейкой лентой был прикреплен портрет Шрилы Гулты Махеша Дора. Келли огляделся по сторонам, удостоверился, что в комнате никого нет, затем наклонился вперед и поцеловал портрет в обрамленные пушком губы.

— Не беспокойся, Всеблагой Владыка, — мягко сказал он. — Жид не сможет помешать твоему чуду.

Он аккуратно положил стопку листовок в шкаф. Когда Мандельбаум уйдет домой, он, Келли, вернется за ними и снова расклеит.

Как и прошлой ночью.

— Ты меня удивляешь, крошка. Глядя на тебя, никак не подумаешь, что ты такая патриотка Америки, — сказал Римо.

Джоулин Сноуи пропустила его слова мимо ушей. Она стояла на коленях у нижней ступеньки трапа, по которому только что сошла с самолета компании «Эйр Индия», и целовала асфальтовое покрытие, раскинув руки перед собой, словно бы молясь, аппетитно выставив круглый задок.