Допустимо спросить и так: а для чего историки добиваются установления реальных фактов прошедшего времени? Зачем вообще надобно разрушать красивые легенды? Зачем доискиваться часто непопулярной истины?

Дело в том, что за легендами всегда стоит или сознательная, созданная с определенной идеологической целью, или бессознательная ложь, исходящая из постулатов, принятых без критики.

Так, сугубое подчеркиванье жестокости восточных завоевателей имеет целью оправдать европейскую экспансию в тех же восточных странах. Хотя, по существу, жестокость эта, естественная для своего времени, не превышала жестокости европейских завоевателей, а зачастую и значительно уступала ей. Вспомним, что творили рыцари в Поморье и Прибалтике, ужасы европейского завоевания Америки, работорговлю «культурных» европейцев в «некультурной» Африке, и т.д. Сколь часто мы вообще превосходство культуры измеряем мощностью пушек и толщиною танковой брони!

Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что, де, «русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь». Формула эта принадлежит большевистской эпохе, когда потерь — ни в гражданской войне, ни в Отечественной, ни в период коллективизации — действительно не считали. Но и отвлекаясь от событий двадцатого столетия, скажем, что в редко населенной по сравнению с Западной Европой стране «не считать потерь» было попросту нельзя. Самоубийство никогда не является путем к одолению врага. Все наши истинные победы совершались малыми силами против численно превосходящего (иногда в несколько раз!) противника. Россия обязана была беречь людей, и бессовестное разбазаривание человеческих жизней, кажется, до эпохи Петра Первого вообще не имело места.

Многие легенды и умолчания об истинной подоплеке тех или иных событий русской истории связаны с устремлением «западников» доказать принципиальную неполноценность русских, их неспособность создать свою государственность, их отсталость, культурную и техническую, от того же Запада, и т.д. Хотя пристальное исследование реалий нашей истории говорит зачастую о прямо противоположном. Можно ли говорить, скажем, о технической отсталости Руси шестнадцатого-семнадцатого веков, ежели русская артиллерия того времени по дальнобойности превосходила западную? Как и крепостное строительство, как и многое другое… Можно ли говорить о нищете Московской Руси, ежели продуктов питания было в изобилии, а цены ниже западных? А сплошная грамотность того же Новгорода? А церковная живопись? А зодчество?..

Подобных контраргументов можно выдвинуть бесчисленное количество, вплоть до того, что и административная система Московской Руси превосходила созданную Петром Первым по западному образцу и породившую все прелести позднейшего бюрократизма, не изжитого и поныне. Вообще говоря, мерить свое прошлое по чужому образцу — это значит заранее признать свое несовершенство, согласно восклицанию одной дамочки девятнадцатого столетия: «В Париже даже извозчики говорят по-французски! » Но ведь так можно культуру любого народа признать неполноценной, ежели она не соответствует избранному стандарту!

Впрочем, на все эти вопросы можно ответить и короче, и строже, сославшись на слова Христа (см. Евангелие от Иоанна), сказанные им фарисеям: «Отец ваш дьявол, он отец лжи и в истине не стоит».

Борьба с ложью есть первый и главный долг ученого, ежели он хочет не отступить от заветов, данных нам Горним Учителем. И… пусть простят меня читатели за столь пространное отступление, кажущееся мне все-таки необходимым перед лицом той коллизии, что сложилась на Руси в исходе четырнадцатого столетия и начале пятнадцатого, когда активизация «западничества» на Руси приобрела угрожающие формы и едва не закончилась потерею национальной независимости.

В западных польско-литовских хрониках есть известие, что в битве на Ворскле участвовал князь Боброк, победитель Мамая note 4, и что именно там нашел он свой конец.

Вопрос этот упирается в другой, более общий: помогал ли Василий Дмитрич Витовту?

В списках погибших имени Дмитрия Михалыча Боброка нет. Нет сведений о том ни в родовых преданиях Волынских, ни в Русской летописи. Вообще всякие сведения о Боброке после донской битвы отсутствуют, кроме того, что он подписал в 1389 году в числе первых духовную великого князя Дмитрия. Мы не знаем о его участии (или неучастии!) в многочисленных событиях и походах 1380 — 1390 годов. Заболел ли он? Одряхлел ли, потеряв силы после гибели пятнадцатилетнего сына, убившегося, упав с коня? (Сына, который связывал Боброка с великокняжеским домом!) Возможно, тихо угас в своем имении, более не являясь ко двору… Хотя как-то невозможно представить великого воина немощным стариком, бессильно «дотягивающим» свой век, греясь у печки!

С другой стороны, в походе Витовта участвовали все Ольгердовичи, дравшиеся некогда на Куликовом поле, участвовали многочисленные русские удельные князья. Не забудем прозвище Боброка «волынский» и княжеское достоинство его. Не мог ли Витовт возвратить (или обещать возвратить!) старому воину его родовое волынское поместье и тем привлечь в совокупную рать? Не соблазнил ли возможностью новой блистательной победы над татарами?

Во всяком случае, ясно одно: Ольгердовичи могли вступить в войско Витовта без разрешения князя Василия. Участие Боброка в сражении на Ворскле возможно было только по прямому разрешению, точнее даже указанию великого князя Василия и по соглашению его с Витовтом.

Да, русская рать, общенародное ополчение, собрать которое без решения думы князь не мог, не выступила на помощь Витовту. Но отдельные князья, да и бояре со своими дружинами могли быть посланы Василием на помощь своему тестю. И тогда у Едигея был прямой повод совершить набег на Москву в 1408 году помимо тех оснований, о которых он писал в своем письме князю Василию (неуважение к хану и невыплата ордынской дани).

Меж тем при ином исходе сражения на Ворскле Русь неизбежно попала бы под власть Литвы, и неясно, как стала бы развиваться дальнейшая наша история, устояли бы государство и, главное, православная церковь, каков бы стал итог Флорентийской унии… Словом, это сражение для судеб Руси оказывалось гораздо важнее и битвы на Тереке, и даже Куликова поля. Сражение это спасло Русь от очередного натиска католического Запада, спасло ее бытие, позволило возникнуть и укрепиться великому государству, вскоре ставшему наследником безмерных просторов Сибири, из рук Орды перешедших в руки Московской Руси…

Так выходит, что все-таки Василий помогал Витовту?! И тотчас возникает следующий вопрос: в какой мере Боброк ведал о дальнейших планах Витовта по захвату Руси? Не оттого ли сыновья Боброка не заняли подобающего места в великокняжеской думе, что участие их отца в походе князя Витовта вызвало глухое недовольство московской боярской господы, извещенной об этих Витовтовых замыслах?

Сего не ведаю.

Во всяком случае, точные, документальные, как мы сказали бы теперь, данные о соглашении Витовта с Тохтамышем и замысле раздела Руси стали известны на Москве только после битвы на Ворскле.

Внешне на Москве продолжалась мирная жизнь. Происходили события тихие, в иную пору, возможно, и не привлекшие бы внимания летописца. Семнадцатого марта умерла престарелая вдова великого князя Семена Иваныча, Марья, прожившая почти полвека после смерти супруга. С ней окончательно уходили, отмирали, превращаясь в сухие строки погодных летописей, страницы отчаяния и скорби, гордых дерзаний и надежд, далекого времени, когда все еще только начиналось, когда был жив Великий Ольгерд, когда Золотая Орда казалась и была непорушенным гранитным утесом, неподвластным течению времени, когда Тверь еще спорила о первенстве с Москвой, когда нынешние старики были юны и, как всякая юность, полны надежд. Тело ее положили в монастыре у Спаса, и Наталья Никитишна, посчитавшая своим долгом проводить покойную в последний путь, поплакала над могилой великой княгини, воспомня и свои юные годы.