Тот велел остановить машину и удивленно окинул взглядом человека в санях, которого, несмотря на все усилия, не мог узнать. Между тем тот приказал извозчику остановиться, неуклюже вылез из саней, запахивая шубу, и стремительно бросился к Николаю Петровичу, чтобы обнять его.
— Что ты так смотришь на меня? — воскликнул он. — Разве ты меня не знаешь?
— Мне кажется, вы ошиблись, — заметил господин в автомобиле. — Я князь Андронников.
— Совершенно верно, мой дорогой, уж я знаю, кто ты! А я, я — Григорий Ефимович Распутин! Куда ты едешь?
— Домой! — ответил князь Андронников, лицо его заметно прояснилось.
— Знаешь что! — вскричал Распутин. — Я провожу тебя! Сам Бог послал тебе меня, нам надо о многом поговорить!
Князь Николай Петрович при этой первой встрече с Григорием Ефимовичем на Фонтанке сразу осознал всю важность нового знакомства со всеми его последствиями и при том, что он был религиозен лишь настолько, насколько этого требовали деловые соображения, у него появилось чувство, что поистине сам Бог послал Распутина ему навстречу.
— А где твой красный угол с бесценной иконой Божьей Матери? — спросил Распутин, не успев еще и войти в квартиру князя. — Мне рассказывали, что у тебя настоящая маленькая часовня!
С величайшей готовностью Андронников провел гостя в свою молельню, похожую на нишу в церкви. Старец сразу же опустился на колени и совершил долгую молитву, в которой с подобающей набожностью принял участие и хозяин. Наконец Григорий Ефимович поднялся и дал знак князю закончить.
— Ну, Николай Петрович, — сказал он, — теперь мы укрепились молитвой и можем спокойно поговорить о наших делах!
Завязалась оживленная беседа, незаметно перешедшая к обсуждению личности ненавидимого Распутиным военного министра Сухомлинова. Старец рассказал, что Сухомлинов назвал его скотом, и что за это его надо снять с должности. Андронников охотно соглашался с ним, так как у самого были резкие разногласия с военным министром и он был несказанно счастлив услышать, что и Распутин плохо относится к этому человеку. Андронников немедленно решил с помощью Распутина добиться отставки Сухомлинова. С неподдельной горячностью он подробно излагал гостю все, что ему было известно о промахах, слабостях министра, пока Распутин с явным нетерпением не прервал его.
— Ах, знаешь, мой дорогой, я лучше приду к тебе завтра вечером, приготовь рыбу и вели доставить несколько бутылок мадеры. За рыбой и вином говорится проще! Такие важные дела, как то, о котором нам надо поговорить, можно успешно решить только во время хорошего обеда!
Андронников радостно согласился с таким предложением и подобострастно простился со своим могущественным гостем. Тот вышел было из квартиры, как вдруг вернулся, потребовал письменные принадлежности и на клочке бумаги нацарапал: «Ты человек крепкого духа! Твоя сила в твоем духе!» Листок он передал князю и попросил сохранить на память о первом разговоре. «Потому что, — сказал он, — мы еще станем хорошими друзьями!»
На следующий вечер старец пришел аккуратно к началу трапезы. Князь приготовил все необходимое, позаботился о еде и напитках, а также пригласил свою знакомую Червинскую, родственницу супруги Сухомлинова, которая с семьей военного министра была в самых скверных отношениях.
Высокая, элегантная, с прекрасными глазами, она выглядела несколько увядшей, как все женщины, приближающиеся к пятому десятку, но при этом была очень остроумной и талантливой собеседницей, и разговор с ней доставлял истинное удовольствие любому мужчине. Кроме того, она отличалась величайшей скрытностью и уже поэтому являлась ценной союзницей, потому что была осведомлена о супругах Сухомлиновых гораздо лучше, чем сам князь.
Распутин очень обрадовался хорошенькой женщине, тут же обнял ее, потом поцеловал и хозяина, сказал ему пару слов и еще раз заключил Червинскую в свои объятия; иногда он дважды здоровался с женщинами, которые ему нравились.
После этого они втроем отправились к столу и начали разговор о деле Сухомлинова. Старец основательно принялся за еду, вытаскивая аппетитные куски рыбы один за другим из большой миски, разрывал руками и жадно обсасывал с костей нежное мясо.
Червинская же, держа тонкими пальцами рыбный нож, снимала с каждого кусочка рыбки кожу и, собственно, почти ничего не ела, потому что непрерывно вспоминала все новые грязные дела министра и его супруги и, занятая рассказом, забывала поднести кусок ко рту. Князь тоже ел мало, он был слишком увлечен вопросом, обдумывал новые планы и интриги. Григорий Ефимович, напротив, уничтожал одну рыбину за другой, выпил много стаканов мадеры, прекрасно себя чувствовал и чавкал от удовольствия. Время от времени он неожиданно прекращал есть и, зажав в кулаке рыбу, приговаривал, что еще покажет Сухомлинову. Угрожающе помахав рыбой, он снова принимался за еду.
Иногда он внезапно начинал говорить совершенно о другом, так как голова его была забита разными важными делами, и он не любил долго говорить на одну тему, тем более что был уверен, что даже самые важные дела можно решить короткой фразой: «Я сделаю это!» Поэтому он прерывал разговор о Сухомлинове и, вертя в руках кусок рыбы, начинал говорить о своих отношениях с Богом. Он заговаривал о душе, о вере и опять замолкал. И князь Андронников, и его подруга Червинская были совершенно потрясены умом Распутина, восхищались его религиозными суждениями.
Наконец старец вскочил, вытер капли вина с бороды, вышел из-за стола и добавил:
— Вы должны знать, что папа и мама делают все, что я им скажу!
После чего поцеловал Червинскую, обнял хозяина и поспешил к дверям.
— Сибирские купцы, — крикнул он, — ждут меня в «Вилле Роде», они привезли мне ковры и заказали цыган!
Он напел несколько тактов из «Тройки», притопнул, как бы собираясь пуститься в пляс, жадно посмотрел на Червинскую и исчез.
Прошло более года, прежде чем Червинская однажды осенью 1915 года посетила недавно назначенного помощника министра Белецкого, от которого она уже давно хотела добиться решения по иску. В разговоре с Белецким, зажав между пальцами тонкую сигарету, она словно случайно заметила:
— Вчера отец Григорий снова приходил к нам на ужин. Он много рассказывал Николаю Петровичу об императрице и императоре.
Помощник министра, до этого слушавший вполуха, играя тяжелой золотой цепочкой от часов, при упоминании имени Распутина навострил уши, попросил поподробнее рассказать обо всех разговорах, происходивших во время этой последней трапезы, и пообещал Червинской незамедлительно уладить ее дело. Прощаясь, он попросил засвидетельствовать свое почтение Николаю Петровичу, которого он уже давно не видел.
Степан Петрович Белецкий лишь недавно, одновременно с назначением Хвостова министром внутренних дел, добился поста помощника министра; теперь в его обязанности входило руководство полицией, прежде всего политическим сыском. После того как великий князь Николай Николаевич и «истинно русские люди» отвернулись от Распутина, Белецкий стал одним из самых ловких шпионов за старцем; почти ежедневно он докладывал начальнику канцелярии великого князя генералу Балинскому о разврате и пьяных оргиях Григория, таким образом поставляя «Николаевичам» и их супругам материал, который те лихорадочно собирали.
Когда только назначенный помощник министра услышал от Червинской о дружбе Григория Ефимовича с князем Андронниковым, он, как опытный специалист секретной службы, тут же усмотрел в рыбных трапезах огромные возможности для себя, ему открывался удобный случай постоянно быть в курсе дела частных высказываний старца, а следовательно, доставлять желанный материал для великого князя Николая Николаевича и «истинно русских людей», намеревавшихся вредить Распутину. Но помимо этого личного интереса Белецкий, будучи помощником министра, видел, какими важными в будущем могут стать подобные «рыбные» застолья, так как само министерство было в значительной степени заинтересовано в постоянном подробном уведомлении о намерениях и планах могущественного «друга».
