– Она не женщина! Жертва. А мы просто обязаны помочь. Разве твои боги не велят помогать слабым?

Олег бросил острый взгляд на рыцаря:

– Но ведь у язычников все плохо?

– Не настолько же!

– Сэр Томас, я ищу спасения для всех людей на свете.

– И даешь погибать им по отдельности?

Олег помолчал, спросил отрывисто:

– Что хочет твоя женщина?

– Моя?.. Сэр калика!

– Ладно, не твоя, но она думает иначе. Чего ждет от тебя?

– Просит довезти до любого большого города.

Олег подумал, нехотя двинул тяжелыми, как валуны, плечами.

– Два дня пути… Завтра к вечеру будем там. Потерплю. Потом отдам тебе коня – с твоим железом нужен заводной. Запасной то есть.

– А ты?

– По старинке, пешком.

Томас не понял, как можно идти пешком, когда есть на чем ехать, но смолчал, не желая сердить соратника.

После обильного завтрака – Чачар вывалила на стол все, что было в запасах, – Олег пошел к лошадям. От мародеров осталось шесть лошадок, трех оседлал в запасные, самую красивую подготовил для Чачар, женщины благородного происхождения – так очень хотелось считать Томасу.

Когда Томас облачился в доспехи – с помощью Чачар, надо думать, – и, тяжело ступая, вышел на крыльцо, трое оседланных коней нетерпеливо перебирали ногами под окном. Еще трое были под мешками, узлами, вьюками. Калика обыскивал убитых, собирал монеты, кольца, выворачивал карманы. На запасных коней привязал захваченные дротики, кривые арабские мечи, по бурдюку с водой.

– Сэр калика, – сказал Томас удивленно, – разве идти через пустыню?

– Если напрямик, то там нет колодцев. Пришлось бы давать крюк с гаком…

– С гаком? Крюк?

– Это по-росски. Со своей водой сократим дорогу.

На лице Томаса проступило колебание, словно он еще не решил: хорошо ли сократить дорогу. Кто сокращает, тот дома не ночует, а кто ездит по прямой – вовсе попадает к черту в лапы. Он повернул голову, позвал Чачар. Из дома донесся звонкий голосок, слышался звон посуды. Томас виновато улыбнулся, исчез.

Чачар вышла одетая по-мужски, в дорожном плаще. Она задержалась на крыльце, внимательно глядя на калику, словно впервые увидела. Остановился и Томас, не сводя глаз с сотоварища по каменоломне.

Калика оставил плащ в доме, вышел в короткой душегрейке из волчьей шкуры мехом наружу. Звериная шкура распахнулась, открывая широкую, как гранитная плита, грудь. Голые плечи были массивные, как валуны, блестящие, а длинные руки словно кто вырезал из темного дуба – толстые, рельефные, с выпирающими мышцами и сухожилиями. В нем чувствовалась мощь, но лицо калики оставалось неподвижным, смиренным. Красные, как огонь, волосы он перевязал шелковым шнурком, пропустив чуть выше бровей, и Томас нашел это странно привлекательным.

Штаны калики были из выделанной кожи, сам калика опоясался толстым ремнем, железные бляхи перебрасывали по всему поясу россыпь солнечных зайчиков, на кольцах слева висели баклажка и узкий нож. Справа два кольца остались пустые – для короткого меча.

– Меч, топор, булава, – предложил Томас. – Не берешь?

Он сошел с крыльца, продолжая рассматривать преображенного калику. В каменоломне не зачах, напротив – набрал вес, оброс сухими мышцами, во всем его крупном теле ни капли жира, весь словно выкован из плотного слитка железа.

– Топор оставил на запасном, – ответил Олег безучастно. – Не люблю много железа.

Томас невольно провел ладонью по своим доспехам, подумал, что на таком, как калика, буйволе горные хребты перевозить, но лишь сказал иронически:

– Волчьи шкуры носили варвары, что осаждали Рим.

– И разрушили.

– И разрушили, – нехотя согласился Томас. – Но так ты уязвим!

Калика отогнул полу, на внутренней стороне блеснули рукояти двух ножей. Торчали рядышком, одинаковые, как зерна гороха в одном стручке.

– Ножи? – удивился Томас. – Зачем?

Калика наклонился, Томас осторожно потянул рукоять. Нож вышел из кожаного чехла нехотя, упираясь, не желая покидать гнездо, где в тепле оставался брат-близнец.

Чачар ходила вокруг лошадей, по-своему перекладывала седельные сумки, а Томас завороженно рассматривал лезвие, поворачивая нож, – вспомнил бросок, которым калика открыл дорогу в замке барона-оборотня. Острое как бритва лезвие всего в ладонь длиной, но тяжелое, утолщенное на конце. Острие идет с одной стороны, а с другой к прекрасному булату зачем-то приклепана полоска неблагородной меди. Блестящее лезвие сразу переходит в рукоять – прямую потертую кость, всю в мелких насечках. Чтобы не скользили пальцы, догадался Томас. Он однажды видел швыряльные ножи ассасинов, членов тайных сарацинских сект, но там деревянные рукояти, самые лучшие обтянуты акульей кожей, настолько шероховатой, что даже вспотевшие пальцы не соскользнут. Поскреб ногтем блестящее пятнышко дамасского булата на кончике рукояти: лезвие тянулось по всей длине ножа, там кончик загибался, плотно удерживая кость.

– Зачем полоска меди? – спросил он с неудовольствием. – Красоту губит!

– Красоту? – усмехнулся Олег. – Что красивого в убийствах?

– В убийствах нет красоты, – ответил Томас с достоинством, – но в поединке…

– Да, чем сложнее ритуалы, чем пышнее, тем само убийство меньше видно… Эта полоска защищает от ударов ножа.

Томас удивился:

– Фехтовать такими коротышками?

– Не убедился, что кроме Британии есть и другие страны?

Чачар наконец взобралась на коня, не дожидаясь, пока рыцарь подсадит. Томас спохватился, Чачар с седла послала ему очаровательную улыбку. Томас виновато поклонился, поспешно отдал нож калике и влез на своего огромного жеребца.

Олег пустил коня вперед, пусть рыцарь и юная женщина общаются без помехи. День чистый, солнечный, кровавая ночь осталась позади, как и домик, где в задней комнате лежит раненый. Если не считать переломанных костей, он уцелел, снова выйдет на грабеж и разбой, как только срастется переломанная нога.

Сзади слышался счастливый смех женщины, мужественный голос рыцаря. Олег углубился в свои думы, привычно щупал обереги, и, нарушая чистые и возвышенные мысли о тайном смысле жизни и сокровенности бытия, в душу начал заползать неясный страх. Чересчур часто в пальцах застревал оберег с изображением мечей, стрел, лютых грифонов, огня с неба… Мир опасен, по дорогам рыщут лихие люди, в села врываются мародеры, путников подстерегают волчьи стаи, но обереги молчат о таких житейских пустяках, неурядицах, неудобствах. То простая жизнь, обыденная, однако сейчас опасности будто кто-то подманивает со всех сторон, тянет им навстречу!

Олег оглядел себя, покосился через плечо на рыцаря. Тот выпячивал грудь, похохатывал, вел речь о славных подвигах и битвах. Опасен этот рыцарь, которых хоть пруд пруди после вторжения европейских войск в захваченные арабами страны? Женщина?

Олег не заметил, когда женский смех оборвался, но сбоку вдруг прозвучало:

– Сэр калика, а чем хороша медь?

Олег вздрогнул, непонимающе посмотрел на рыцаря. Тот ехал стремя в стремя, на лице его было жадное внимание. Женщина ехала позади в обиженном молчании.

– Я интересуюсь оружием, – пояснил Томас. – Конечно, нож – не рыцарское оружие, но я при штурме Иерусалима командовал отрядом, научился использовать разное… Не для себя, я – благородный рыцарь из Гисленда, но для своих людей я должен был… Понимаете, сэр калика?

– Когда рубишься на мечах, – объяснил Олег досадливо, возвращаясь в обыденный мир, – то они, сшибаясь, скользят. Бой идет неуклюжий, плохо предсказуемый… А здесь, парировав удар, знаю точно, где лезвие врага. Медь мягкая, чужое лезвие не соскальзывает, останавливается.

Он вытащил нож, подал рыцарю. Томас повертел его в руке, перевел взгляд на огромные ладони калики:

– Не коротковата рукоять?

– Три пальца помещаются? Вот и ладно. И большому пальцу есть где взяться с другой стороны. Для броска достаточно. Чем короче рукоять, тем лучше. Хочешь попробовать? Ежели кинуть средне, то прокручивается в воздухе за семь шагов. Значит, можно воткнуть в того, кто стоит или бежит в трех шагах, десяти, тринадцати…