– Сэр калика… Я не выношу обижать женщин! Мы, рыцари, созданы Богом для защиты слабых, а женщины – самые слабые и нежные создания на свете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я признался, что уже обручен с леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете.

Олег посочувствовал:

– Сарацины нашли выход. По их закону можно иметь четыре жены. Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько жен, сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников ислама растут не зря так стремительно, рыцарь!

К ним подъехала Чачар, не могла долго жить вне общества мужчин, спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом:

– А верно, что в других странах двое или даже больше мужчин могут брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели, чтобы не разлучаться, расползаясь по семейным норам…

Кони неслись галопом, ветер трепал гривы. Томас пропустил мимо ушей сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом:

– Сэр калика, ты зря стараешься повеселить мое сердце. Оно горит как в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он просто украл, он бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верных вассалов! А что скажет король? Другие рыцари?

– Это все их мощь, сэр Томас. Даже у королей нет такой власти. Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в ночь, как вор. Тайное дело выше всего.

– Тайное дело… Дело Тайных?

– Дело цивилизации.

Томас на скаку всматривался в нахмуренное лицо калики, тот выхватывал взглядом примятые травинки, вдавленные камешки, неясные следы подков. Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь под нею стлался легко, размашисто.

– Семеро Тайных… за цивилизацию?

– Да, сэр Томас.

Томас долго молчал, переваривал, молча сопел, пробовал всматриваться в отпечатки копыт, наконец взорвался:

– Дьявол тебя побери, сэр калика! Если они за цивилизацию, то ты… мы за что?

– За культуру, – ответил Олег.

Похититель в спешке не скрывал следы, и Олег нахлестывал усталого коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовал переброситься парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными глазами, судьбы цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал Олега, спросил настойчиво:

– Разве цивилизация и культура… не то же самое?

– Не одно и то же, сэр Томас. Не одно!

Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил, в глазах стояло откровенное страдание.

– Когда лезли на стены Иерусалима, обагряя их своей кровью… и кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что цивилизация стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!

– Сэр Томас, цивилизация – это топор. Им можно срубить дерево, нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизация выше, тем топор острее.

– А культура?

– Культура – это невидимые пальцы, что хватают тебя за руку, когда ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет внутри тебя.

Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали черными, как угли. Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что там прячется небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи ночь – догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места: здесь много норок хомяков, конь сломает ноги.

Томас расседлал коней, подвесил к мордам мешки с овсом, стреножил. Олег разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышными кустами, принес ломти хлеба и мяса.

Томас спросил с неловкостью:

– Сэр калика… А как же Христос? Он за нашу западную цивилизацию?

Олег с неловкостью опустил взгляд, смущали чистые, честные глаза молодого рыцаря.

– За культуру, сэр Томас. За культуру! Сатана гораздо цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудеса творит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован никакими законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не очень умный, Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он добр, он готов отдать жизнь за нас, грязных и невежественных!.. И отдает, хотя люди не стоят и его мизинца. Но – странное дело! – люди, устыдившись, начинают карабкаться к свету, к добру. Жертва Христа была не напрасна, вот этого умнейший Сатана до сих пор не может понять… И недоумевает, почему он, гениальный и смелый, терпит поражение за поражением!

Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркивали кони. Чачар спросила тихонько:

– А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее?

Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице.

– Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало.

Когда улеглись, Чачар долго умащивалась между двумя мужчинами, зябла, ее нужно было согревать с двух сторон, то нос холодный, то вовсе ледяные ладошки, то мерзла спина. Томас смущенно покашливал, а Олег сказал утешающе, чувствуя, что мысли молодого рыцаря все еще далеко от этого костра и молодой женщины, что извертелась между ними:

– Не всегда цивилизация лишь зло. Ваш бог, как я понял по вашим истинам, вроде бы и культурен, насколько может, и в меру цивилизован. Значит, можно…

Ранним утром, едва рассвет окрасил облака алым, Олег безжалостно поднял Томаса и Чачар. Чачар ночью ухитрилась, извиваясь как уж, заползти рыцарю в железные объятия, но Томас в походах спал не снимая доспехов, и Чачар выгреблась утром в синяках и царапинах. Бедный Томас, потерявший чашу, даже не заметил, что ему старались хоть чем-то возместить потерю, что у него была ночь любви.

Продрогшие кони рвались перейти в рысь, даже в галоп. Олег удерживал, всматривался в следы. Не проехали и версты, когда обнаружили опаленное пятно, зола еще хранила тепло. Томас досадливо крякнул, ударил себя кулаком по лбу.

Олег проверил лук, повел плечами, поправляя за спиной колчан со стрелами. Томас косился синим глазом, начинал суетливо подергивать меч в ножнах, хлопать железной ладонью по боевому топору. Чачар часто выезжала вперед, теперь на нее орали и шикали два голоса, велели не высовываться, смирненько ехать сзади. Чачар обиделась окончательно, отстала, поехала, не обращая на мужчин внимания вовсе. Чтобы показать лишний раз свою гибкую фигуру, на скаку свешивалась с седла, хватала головки цветов. Томас и Олег ехали настороженные, шарили взглядами по сторонам. Над дальними кустами с криком кружили сороки. Мужчины обменялись взглядами, поправили рукояти мечей.

Наперерез в сотне шагов выехало четверо вооруженных мужчин – на боевых конях, хмурые, собранные. Все выглядели очень опасными. Они перегородили дорогу и так стояли в угрюмом ожидании. Двое одеты по-европейски, в тяжелых латах, шлемах с ниспадающими на плечи кольчужными сетками, что надежно защищали шею от сабельных ударов до тех пор, пока не явились франки с их тяжелыми, как молоты, мечами и массивными, как наковальни, топорами.

Двое явно сарацины – сухие, смуглые, на горячих арабских скакунах. Те зло грызут удила, нервно перебирают точеными ногами, стремясь распластаться в бешеной скачке, для которой родились и росли. Сарацины блистают легкими булатными доспехами, редкими даже для знатных арабов, на обнаженных саблях вспыхивают синеватые искорки – знак лучшей дамасской стали. Их лица надменны, неподвижны, но в посадке, развороте плеч просматривалась готовность к стремительной схватке, столь молниеносной, что тяжелые европейские рыцари не успеют даже пришпорить могучих коней, а бой уже закончен.

– Олег, – сказал Томас негромко, едва ли не впервые называл калику по имени, – мне кажется, день начинается неплохо.

– Я не люблю, когда загораживают дорогу, – ответил Олег грустно.

– Хлипкий заборчик! – возразил Томас. – Всего четыре доски!

– Но не гнилые…

Он покосился на Чачар. Женщина замерла, ее ладошки прижаты ко рту. Глаза широко распахнулись в страхе и недоумении: только что срывала цветы, уже придумала, под каким предлогом поднести букет столь застенчивому рыцарю, а тут на фоне синего безоблачного неба выросли четыре грозовые тучи с блистающими молниями клинков! Что случится с нею, если ее защитники будут убиты, а враги уцелеют?