Таким образом, Герлуин получил все, что мог, и стал готовиться к отъезду. Тутило, все это время стоявший в углу комнаты, опустив очи долу и внимательно слушая разговор, осторожно открыл сундук и положил обратно псалтерион, который все еще прижимал к груди. Осторожность и любовь, с коими юноша положил инструмент и закрыл крышку сундука, не ускользнули от леди Донаты и вызвали на ее выцветших губах легкую, задумчивую улыбку.

— Прошу вас, выслушайте мою просьбу, — промолвила она, обращаясь к Герлуину. — Ваша певчая птичка доставила мне удовольствие и принесла душевный покой. Если меня одолеет бессонница или боль, не предоставите ли вы мне утешение, покуда находитесь в Шрусбери? Я не стану посылать за юношей без особой нужды. Вы позволите ему приходить ко мне?

Кадфаэль подумал, что даже если эта просьба сильно озадачила Герлуина, тот наверняка сообразил, что поставлен в невыгодное положение, и уповает лишь на то, что сделано это неумышленно. Упование, разумеется, тщетное, ибо леди Доната прекрасно понимала, что едва ли монах ей откажет. И то сказать, мыслимое ли дело посылать впечатлительного послушника развлекать женщину, лежащую в постели? Но эта женщина была слишком хорошо знакома со смертью и уже слышала, как та стучит в ее дверь, а ее бесплотный дух едва держался в теле. Ее более не интересовали владения мира сего, и она не испытывала страха перед тайнами мира иного.

— Музыка для меня как успокаивающее лекарство, — промолвила леди Доната, ожидая, пока субприор сдастся.

Тутило молча и безропотно стоял в углу, но под его опущенными веками с длинными ресницами настороженно горели светящиеся радостью янтарно-золотые глаза.

— Если в крайней надобности вы пришлете за ним, то как может наш орден отказать вам в такой просьбе? — проговорил наконец Герлуин, с трудом подбирая слова. — Если вы позовете его, брат Тутило придет.

Глава вторая

— Теперь у меня нет никаких вопросов относительно его имени, — сказал Кадфаэль, задержавшись после обедни у брата Ансельма. — Поет чисто жаворонок.

Они только что слышали пение этого жаворонка. Вместе с регентом хора Кадфаэль поглядывал на расходящихся из церкви, среди которых было и несколько постояльцев странноприимного дома. Для тех, кто остановился в аббатстве, считалось приличным, но не строго обязательным являться в церковь хотя бы к главной службе дня. Для брата Дэниса, попечителя странноприимного дома, февраль был далеко не самым беспокойным месяцем в году, хотя и теперь нашлось несколько путников, искавших приюта.

— У парня большой талант, — согласился Ансельм. — Абсолютный слух и чувство гармонии. — Подумав немного, он добавил: — Но его голос не для хора. Слишком яркий. Такую жемчужину не скроешь в мешке с зерном.

Это заключение было столь очевидным, что можно было бы обойтись и без него. В его справедливости не усомнился бы ни один из тех, кто слышал этот удивительно чистый, нежный и сладкозвучный голос. Его невозможно обезличить в уравновешенном многоголосии хора. Кадфаэлю оставалось только дивиться недальновидности тех, кто пытался обуздать обладателя этого голоса и превратить его в смиренное существо, подчиняющееся строгому уставу монашеского братства.

— А вот гость брата Дэниса, тот, что из Прованса, сразу навострил уши, едва услышал, как парень поет, — заметил Ансельм. — Вчера вечером он просил Герлуина прислать к нему Тутило, когда они играли и пели в холле. Они сейчас опять отправляются туда. Он дал мне свой ребек в перетяжку. Должен признать, он хорошо заботится о своих инструментах.

Те трое, что, появившись из южного выхода церкви, шли сейчас через большой монастырский двор, служили для послушников предметом неуемного любопытства и бесконечных толков. И то сказать, не каждый день в обители останавливается настоящий трубадур из Южной Франции, причем явно знаменитый и богатый, ибо с ним были слуга и служанка, а также немалая поклажа. Они находились в аббатстве уже третий день, задержавшись на своем пути к северу, в Честер, потому что одна из лошадей захромала. Реми Перти, так звали трубадура, был мужчина лет около пятидесяти, весьма привлекательной внешности, которую он явно ценил очень высоко и умел подать. Кадфаэль следил, как тот идет через двор в сторону странноприимного дома. У монаха не было случая познакомиться с гостем поближе, но раз уж Ансельм говорит о нем с таким уважением и так высоко ставит его музыкальные способности, то, пожалуй, к этому трубадуру стоит присмотреться. Темно-каштановые, аккуратно причесанные волосы, подстриженная бородка, хорошее платье, подчеркивающее стройную фигуру, на плаще меховая оторочка, на поясе золотая пряжка. Позади следовали двое его помощников: высокий мужчина лет за тридцать, с ног до головы облаченный в коричневое — судя по простой, но добротной одежде, что-нибудь вроде сквайра или грума, — а также женщина в плаще с накинутым капюшоном, судя по стройной фигуре и легкой походке, совсем еще молодая.

— Девушка-то ему зачем? — удивился Кадфаэль.

— А-а! Об этом же его спрашивал брат Дэнис, — сказал Ансельм, улыбаясь. — В подробностях! Она ему не родня…

— Да я и не сомневался, — заметил Кадфаэль.

— Но мог подумать, как подумал я, когда впервые увидел их у нас на дворе, дескать, у него на нее свои виды? Да так оно, собственно, и есть, правда, не те виды, о которых я подумал. — Брат Ансельм с детства жил в монастыре, но он прекрасно знал о потайных сторонах мирской жизни, и они давным-давно не удивляли и не смущали его. — Эта девушка исполняет все его песни. У нее красивый голос, за что он ее и ценит, причем довольно высоко, но, насколько я понимаю, в остальном она его вовсе не занимает. Просто она важная и существенная часть его представлений.

— Но что менестрель из Прованса делает у нас в Англии? — удивился Кадфаэль. — Да еще не какой-нибудь там жонглер, а самый настоящий трубадур. Не далековато ли он заехал от дома?

Кадфаэль подумал, что, в конце концов, почему бы и нет. Теперь в Англии достаточно людей, которые могли бы оказать покровительство такому поэту — ничуть не меньшее, чем во Франции, Нормандии, Бретани или Анжевене. Владения у них есть и здесь, и на континенте. А если рассудить, то по своей природе трубадурам вообще положено бродить по белу свету и искать, в соответствии с галисийским глаголом «тробар» (буквально: «находить»), от которого трубадуры и получили свое название. Лишь много позже этот глагол стал означать сочинение стихов и музыки. Таким образом, тот, кто и впрямь находит, то есть ищет и находит нечто в поэзии и музыке, тот и есть трубадур. И раз уж их искусством могут наслаждаться повсюду, то почему бы им повсюду и не бродить?

— Он направляется в Честер, — сказал Ансельм. — Так говорит его слуга Бенецет. Похоже, трубадур рассчитывает получить место в доме графа Ранульфа. Но он не особенно спешит, видно, деньги пока еще есть. Путешествует со всеми удобствами, три хороших коня, двое слуг.

— Интересно, почему он оставил прежнее место? — спросил Кадфаэль, помолчав. — Может, излишне нравился супруге своего лорда? Должно быть, что-нибудь очень серьезное заставило его покинуть континент.

— А мне вот интереснее, откуда он взял эту девушку? — возразил Ансельм, нисколько не обиженный за столь циничный взгляд на трубадуров вообще. — Она ведь не из Франции, не из Бретани и не из Прованса. По-английски говорит чисто, с валлийским акцентом. Видимо, он заполучил ее по эту сторону моря. А вот грум Бенецет несомненно южанин, как и его хозяин.

Тем временем трубадур со слугами вошел в странноприимный дом. Для монахов он все еще оставался такой же загадочной фигурой, какой впервые появился у ворот монастыря. Пройдет еще несколько дней, и если дороги из-за погоды не станут непроезжими, а лошадь перестанет хромать, они уедут, такие же загадочные, как и многие другие, что находили приют под этой гостеприимной крышей — на день, на неделю, — а затем уезжали, не оставляя даже памяти по себе. Кадфаэль покачал головой, освобождаясь от бесплодных размышлений о душах человеческих, которые уходят, словно странники, затем вздохнул и отправился обратно в церковь, дабы перед работой в саду сказать наедине несколько слов святой Уинифред.