Уже через час девочки устали и решили вернуться домой. Она пришпорила коня и проскочила в узкую щелку между Топси и Бутси, рассчитывая напугать их, а затем обогнала и Корки. Жеребец наслаждался скачкой, и она сделала еще круг галопом вокруг кораля (арены, поправилась Джинни), примерно в полмили. Отличный был скакун и совсем не хотел останавливаться; она его искренне пожалела – печально жить в этом корале и выбираться на волю лишь для того, чтобы покатать мерным шагом по аккуратной дорожке девиц, которые потратили больше времени, наряжаясь на прогулку, чем собственно в седле. Бессмысленное существование.

Когда она, успокоив коня, вернулась в конюшню, остальные уже отдали своих лошадей грумам и дожидались ее.

– Она и вправду сидит в седле, как ковбой, верно? – начала Бутси.

– Странно, когда человек не держит поводья, да и вообще не держится ни за что, да?

– Лука седла не для того, чтоб в нее вцепляться, – буркнула Джинни.

Она знала, что произвела странное впечатление, но полагала, что справится. Совершенно ясно, что она ездит верхом лучше любой из здешних девчонок, возможно даже лучше Корки. И точно так же ясно, что никто из них ни за что этого не признает. Или использует как повод для насмешек. Захотелось тут же вскочить в седло, рвануть в лес, а потом скакать и скакать до самого Техаса. Уж точно это не труднее того, что в былые времена вытворял Полковник. А за лошадь отец заплатит.

– Тогда зачем она нужна? – не успокоилась Бутси.

– Чтобы прикрепить инструменты, повесить лассо.

– Тебе как будто неловко. Знаешь, тебе, вероятно, придется привыкнуть к этому чувству.

– Я лучшая наездница, чем все вы вместе взятые, – решительно сказала Джинни. Она почувствовала, что краснеет; ее заставили произнести вслух то, в чем сама она не была уверена. – Кроме Корки, – добавила на всякий случай.

– Все равно. Ты странная.

– Здесь все не такое, как у нас дома.

– Потому что там у вас все гораздо больше.

– Потому что мы ловим арканом огромных животных и стараемся не попасть им на рога.

– Она, кажется, хотела сказать, что нас обязательно забодали бы, – вмешалась Топси.

– Нет, мы умерли бы сами, от скуки.

– Я иду в дом, – устало бросила Корки, стоявшая у дверей. – Скоро обед.

Джинни никак не могла уснуть. Побродив по темному коридору, она отправилась в кухню за стаканом молока. Не успела открыть холодильник, как услышала:

– Тебе не следует сюда заходить. – Это была одна из служанок.

– Простите, пожалуйста.

Лицо женщины посветлело:

– Надо было просто попросить, дорогая. Мы принесем все, что пожелаешь.

Выпив молока, Джинни решила прогуляться. В конюшне горел свет, и она пошла вниз по склону, прямо по мокрой траве, – мокрой, здесь все мокрое, – сама не понимая, чего хочет. Просто поболтать со своим конем, тайком вывести его на ночную прогулку, сбежать и никогда сюда не возвращаться. В конюшне наверху, там, где, видимо, находился сеновал, светилось окошко. За тонкой шторкой двигалась чья-то тень, слышалась тихая музыка.

Она подошла поближе, вдыхая знакомые запахи. Силуэт в окне повернулся, Джинни узнала конюха. Оказывается, он с семьей жил прямо над лошадьми. Она смотрела, как мужчина опускается в кресло, представила, как он, прикрыв глаза, слушает радио. Невероятно. У них дома даже самые нищие работники, которые днями напролет занимались самой черной работой, устанавливали изгороди, даже они ночевать уходили в свои лачуги. Никто не жил вместе с животными.

Она внезапно почувствовала усталость и направилась обратно к дому, ноги замерзли и промокли от росы. А ведь сейчас только сентябрь, все это только начинается. Все наладится, утешала она себя. Подумала о Полковнике, как его похитили индейцы; если он сумел выжить там, она сможет выжить здесь, хотя все это, конечно, одни слова, времена изменились.

В конце коридора горел свет. Библиотека или кабинет. Перед горящим камином в кожаном кресле сидел мужчина с трубкой.

– Извините, – тихонько сказала Джинни.

Это был отец Корки. В приглушенном свете он казался совсем мальчишкой; наверное, дети у него родились совсем рано. Очень красивый мужчина. Гораздо привлекательнее своей дочери. Он снял очки, и стало заметно, что глаза у него в слезах, словно он чем-то очень сильно огорчен.

– Ты та девочка из Техаса, да? – спросил он, вытирая ладонью глаза.

Джинни кивнула.

– Ну и как тебе здесь?

– Все вокруг зеленое. Трава красивая. – Ничего больше она не смогла придумать и боялась сказать какую-нибудь глупость.

– А, газоны. Да, спасибо. – И добавил: – Мой прадед некоторое время жил в вашем штате, еще до вступления Техаса в Союз. Он фактически содействовал этому процессу. Но потом началась Гражданская война, и он вернулся домой. Мне всегда хотелось своими глазами увидеть те места.

– Так приезжайте.

– Обязательно, как-нибудь. Сейчас, похоже, все туда едут за большими деньгами. Наверное, стоит поглядеть на это дело.

Она промолчала.

– Что ж, – кивнул он, вновь надевая очки, – мне нужно возвращаться к работе. Доброй тебе ночи.

На следующее утро после завтрака Корки тихонько шепнула ей, что не стоит тревожить отца, когда тот работает в библиотеке.

– Он заканчивает роман, – объяснила Корки. – Он его очень долго писал, его сейчас нельзя волновать.

Джинни понимающе кивнула и извинилась. Она все пыталась припомнить, видела ли хоть раз своего отца плачущим. Нет, никогда.

В следующие выходные она навестила Джонаса в Принстоне. Путешествовать в поезде ей понравилось, она чувствовала себя совсем взрослой – еще бы, в чужих краях едет в одиночку. Наверное, она никогда не сможет привыкнуть к здешней зелени. Повсюду этот душок плесени, разложения – что бы ты ни делал, деревья все равно вырастут, виноградные лозы обовьют все стены, все твои труды скроются под буйно цветущей зеленью, а сам ты обратишься в гумус, удобрение для этой влажной плодородной земли, как и все, кто жил здесь до тебя. Раньше здесь все было как в Техасе, но теперь остались только люди, бесконечные толпы людей, и нет места ничему новому.

Джонас встречал на станции, она крепко обняла брата, надолго прильнула к нему. Она даже надела свой жемчуг и нарядное платье.

– Ну, как ты там справляешься?

– Ой, все отлично.

Он потрогал ее ожерелье, хотел было что-то сказать, но сдержался.

– Ты привыкнешь, – заверил брат. – Уж лучше так, чем застрять навеки в МакКаллоу или Карризо. Там ничему толковому не научишься.

– Люди тут какие-то холодные.

– Есть такое.

– Я ехала в поезде с двумя мужчинами, и они со мной даже не поздоровались. За целый час ни словечка.

– Да, здесь все по-другому.

Потом они встретились с приятелями Джонаса – Чипом, Нельсоном и Банди. В два часа дня все трое уже были навеселе. Чип расхохотался, услышав ее акцент. Сам он был какой-то мягкий и округлый, не то чтобы жирный, но пухлый, с сильно обгоревшим на солнце лицом и безмерным самомнением по поводу собственной внешности.

– Черт возьми, МакКаллоу. Вы двое действительно из Техаса. А мы сначала не верили, этот парень, – он ткнул пальцем в Джонаса, – ловко маскировался. – Потом, прищурившись, окинул Джинни оценивающим взглядом. – Банди, эта малышка ничуть не уступает братцу. Мы сидим рядом с самыми чистокровными южанами на этой планете.

Джинни покраснела, и Банди потрепал ее по плечу:

– Не обращай на него внимания. Мы все здесь настолько привыкли к местным нравам, что просто не понимаем, как себя вести, когда появляются новички.

Но Чип все не отставал:

– Что вы думаете по поводу войны, мисс МакКаллоу? Следует ли нам послать туда морскую пехоту?

Вид у нее был, надо думать, озадаченный.

– О той, что Гитлер начал? На прошлой неделе?

– Не знаю, – пролепетала она.

– Бог мой, МакКаллоу. Чему вас там учат, в этом вашем Гринфилде?