Пора посева подходила к концу, когда мы узнали, что большой отряд навахов напал на людей из пуэбло Санта-Клара, работавших в поле. Многие были убиты.

За это время Начитима, брат и я три раза исполняли обязанности караульных, Огоуоза назначил нас в четвертый раз, объявив, что сам поведет наш отряд на север.

Мы рано улеглись спать, а встали задолго до рассвета. Келемана приготовила нам завтрак, и мы сытно поели. Было еще совсем темно, когда мы, взяв оружие, спустились на площадь, где Огоуоза уже созывал воинов своего отряда. Все выстроились в ряд. Нас было девятнадцать человек, включая самого Огоуозу. Пересчитав нас он спросил, кто же двадцатый.

— Огота, — ответил один из воинов.

— Ха! Ну, конечно! — воскликнул вождь.

— Пойдемте без него, — предложил кто-то.

— Да, таких, как он, нам не нужно! — раздались голоса.

— Нет, он пойдет с нами! Ступайте, приведите его сюда! — сердито крикнул Огоуоза.

Но в эту минуту показался Огота. Шел он медленно, словно нехотя. Побранив его за опоздание, вождь повел наш отряд.

Мы должны были караулить на плоскогорье Черная Меза. Солнце уже всходило, когда мы поднялись сюда. Отсюда мы увидели, что воины южного отряда уже взошли на гору в другом конце долины. Третий отряд скрылся в зарослях можжевельника, покрывавшего холмы на востоке. Утро было безветренное, теплое. Нигде не видно было неприятельских отрядов, но мы знали, что они рыскают в окрестностях. Солнце стояло еще невысоко на небе, когда из пуэбло вышли женщины и мужчины, а затем разбрелись по полям. Я видел, что на нашем участке работают Келемана и Чоромана. Они сеяли маис, исполняли нашу работу, в то время как мы, мужчины, должны были сидеть без дела. С какой радостью пошли бы мы работать в поле, если бы моему народу тэва не грозило нападение навахов, которые тоже не были для меня чужими! Мне стало грустно. Мы с братом сидели в стороне, в нескольких шагах от других воинов. Наклонившись к нему, я сказал на языке навахов:

— Брат, как мне тяжело! Наше родное племя избивает добрых, миролюбивых тэва. Мы должны положить конец этой вражде!

— Пожалуй, легче было бы заставить эту реку течь вспять! грустно отозвался брат.

Вдруг за моей спиной раздался голос Оготы:

— Послушайте-ка! Эти двое разговаривают на языке навахов. Должно быть, они что-то против нас замышляют.

Не знаю, что бы я ему ответил, если бы в эту минуту не раздался возглас Начитимы:

— Смотрите, южный сторожевой отряд увидел неприятеля!

Мы все вскочили. Действительно, по тропинкам, ведущим в долину, бежали, размахивая одеялами, наши воины. Люди, работавшие в полях, заметили сигналы и опрометью побежали по направлению к пуэбло. С холмов на востоке тоже спускались воины из третьего отряда. Мы поняли, что враг идет с юго-востока, вдоль речонки Покводж, которая не была видна с Черной Мезы.

— Наши женщины, дети! Неужели мы не успеем их спасти? Вперед, мои храбрые тэва! Следуйте за мной! — крикнул Огоуоза и первый стал спускаться в долину.

Приближалось страшное испытание: там, на полях Покводжа, я должен был встретиться с моим родным народом — навахами. Я знал, что среди них могут быть мои близкие родственники. Следуя по пятам за Начитимой, который ни на шаг не отставал от Огоуозы, я думал свою думу. Могу ли я сражаться с родным народом? Нет! Могу ли изменить добрым тэва Келемане, Начитиме Чоромане, — всем, кто меня любит и кого я люблю? Нет! Что же мне делать? Снова и снова задавал я себе вопрос, но не находил на него ответа.

Я был словно в бреду. Смутно я сознавал, что не отстаю от Начитимы, а брат бежит рядом со мной. Мы спустились с плоскогорья и пересекли поля Покводжа. Вдруг я заметил, что мы направляемся не к пуэбло, а на восток, и туда же спешат воины южного отряда, спустившиеся с горы. Не сразу сообразил я, в чем дело, но наконец понял: мы хотели спасти лошадей. Когда настала весна и начались набеги навахов, мы стали загонять лошадей на ночь в пуэбло, а по утрам мальчики под надзором троих взрослых выгоняли их на пастбище. Пастухов назначали старшины кланов. Сегодня утром пастухи погнали лошадей к востоку от пуэбло, а сейчас с помощью подоспевших караульных восточного отряда старались загнать их домой.

Мы соединились с южным отрядом и поспешили на помощь, чтобы окружить табун, когда показались навахи. Их было больше сотни. Быстро мчались они нам навстречу, и снова я услышал дикое пение воинов прерии; когда-то я любил эти песни, но сейчас они показались мне страшными и отвратительными.

Между тем пастухи и караульные уже гнали табун по направлению к пуэбло, а мы бежали им навстречу, чтобы отразить нападение приближавшихся навахов. Но с самого начала было ясно, что мы опоздаем. Нам осталось пробежать еще несколько сот шагов, когда навахи нагнали табун. Они орали, пели, размахивали одеялами и стреляли в пастухов и караульных, окружая в то же время табун. По-видимому, они спешили увести лошадей раньше, чем мы подоспеем на помощь.

Но угнать лошадей было делом нелегким. Наши лошади ночь проводили в сараях, а паслись только днем и за последний месяц сильно отощали. Обессиленные, они не могли бежать от загонщиков; многие отставали и, словно кролики, бросались в кусты, а навахам приходилось возвращаться и подгонять их. Наконец мы подошли к неприятелю, и наши воины начали стрелять.

Я поднял ружье, прицелился в одного из навахов, но почувствовал, что не могу нажать спуск. Оглянувшись на брата, я увидел, что он опустил лук. Тогда я крикнул на языке навахов:

— Друзья! Не угоняйте лошадей! Не обижайте тэва и возвращайтесь к себе домой!

Долго я кричал и от волнения забыл о том, что шум и топот лошадей заглушает мой голос.

Три всадника-наваха отстали от своего отряда, чтобы угнать отбившуюся от табуна лошадь. Один из них оглянулся и натянул тетиву своего лука. Я узнал его: это был Белый Ястреб, младший брат моей покойной матери.

Я высоко поднял ружье и стал размахивать им, чтобы привлечь его внимание. Я закричал, назвал его по имени, побежал к нему, но он даже не взглянул на меня, выстрелил из лука и ускакал.

— Это наш дядя! — воскликнул брат. — Наш дядя Белый Ястреб! О, если бы мы могли с ним поговорить!

Между тем навахи решили бросить отбившихся лошадей. Быстро погнали они табун в горы, а тэва грустно смотрели им вслед, размышляя о том, что теперь всем придется таскать на спине дрова из леса, так как в пуэбло почти не осталось лошадей. Огоуоза велел нам подобрать убитых и раненых, но в эту минуту к нему подбежал Огота.

— Вождь, выслушай меня! — крикнул он.

Указывая пальцем на меня и моего брата, он продолжал:

— Я требую, чтобы ты позволил нам убить этих двоих! Они изменники! Они не хотели драться с нашими врагами. Мы видели, что делал Уампус: он кричал своему родственнику-наваху, чтобы тот нас не щадил! Он размахивал ружьем и уговаривал наваха перебить всех нас. Я это видел! Да и не я один.

— Ложь! Мой сын так не поступит! — крикнул Начитима.

— А ты, Огота, что делал ты во время боя? Я видел, что ты отстал и спрятался в кустах, — сказал Потоша.

— Да, спрятался, потому что не мог сражаться. Тетива лука порвалась, — ответил Огота, поднимая лук, чтобы все видели разорванную тетиву.

— Да уж не ты ли ее перерезал?

— Говорю тебе, она порвалась. Вождь, отдай нам изменников, мы их убьем!

Огоуоза повернулся ко мне:

— Уампус, что скажешь ты?

Нас обступили воины и женщины, прибежавшие из пуэбло. Я заметил, что многие с ненавистью смотрят на меня и брата.

— Вождь, — сказал я, — правда, мы не стреляли в этих грабителей. Увы! Это люди одной с нами крови! Я пытался стрелять, но не мог. Тогда я стал кричать: "Друзья! Не угоняйте лошадей! Не обижайте тэва!" Одного из них я узнал. Это был Белый Ястреб, брат нашей матери, наш дядя. Я размахивал ружьем, чтобы привлечь его внимание, я побежал к нему умоляя оставить нас в покое, но он меня не видел, а если видел, то не узнал…