Очевидно, мне было больно, но я почти не чувствовала ни силы рук, державших меня как в капкане, ни каменной твердости плеча, к которому прижимался мой затылок. Если бы он знал, что не было причин к принуждению, – даже если бы он убрал руки, я все равно осталась бы сидеть на его коленях, глядя как безумная в гипнотическом трансе на его лицо. Я видела, как его черты задрожали, как будто в нем шла внутренняя борьба. Я пыталась закрыть глаза, чтобы не видеть эти непрерывно меняющиеся очертания, но они приближались, ближе, ближе, и вот его лицо заполнило собой все.

Не знаю, как долго это продолжалось, сколько пройдет времени, когда я смогу забыть это объятие, которое сейчас помню каждым нервом своего тела. Но самое худшее... Я должна написать об этом! Я должна смотреть правде в глаза, чтобы бороться с ней. Худшим было то, что, когда одна часть меня плакала, кричала от немого душераздирающего протеста против этого объятия, другая... Этот конфликт внутри меня самой потрясал больше всего – отвращение и сопротивление боролись с моими собственными низменными инстинктами.

– Харриет, – произнес он хрипло, когда его губы оторвались от моих, – ты всегда удивляла меня, моя дорогая. Вероятно, это твоя итальянская кровь говорит в тебе? Если бы я не знал слишком хорошо методы воспитания твоей бабушки, я мог бы подумать, что это не первый твой опыт... Какая жалость, что не ты наследница, мы решили бы мою проблему без всей этой суеты. И я не позволил бы моим ничтожным сыновьям замещать меня, будь уверена.

Он снова нагнул голову ко мне, но я отвернулась, так что его губы только скользнули по моей щеке. Его объятия теперь ослабли, он держал меня одной рукой, а другой гладил волосы, шею и лицо. Вероятно, оскорбительная уверенность этих прикосновений пробудила меня к жизни, выведя из гипнотического сна. Я хочу надеяться, что это пробудились остатки моей благопристойности. Я вскочила так быстро, что его рука схватила воздух.

– Не обольщайтесь, – я старалась сдерживаться, – мне не нужны ни вы, ни ваши сыновья. И Аде тоже. Вы думаете, что я беспомощна. Но есть же закон в этой стране, чтобы защищать беспомощных.

– Конечно, – сказал он мягко, – все, что тебе нужно – найти того, кто будет заниматься твоим делом. Есть магистрат в Райпоне или, даже лучше, в Йорке.

– Тогда я отправляюсь в Йорк.

– Пешком? Без денег? – Он засмеялся. – Зачем бороться, идти против собственной природы, Харриет? Ты меня принимаешь за идиота? Ты думаешь, у меня не было опыта с женщинами, чтобы я не смог понять, что ты...

– Замолчите! – Освобождение придало мне храбрости. – Почему бы нам не поговорить спокойно? Вы не нуждаетесь в ее деньгах...

– А, вот именно, что нуждаюсь. Все это, – он обвел широким жестом богато обставленную комнату, – увы, лишь фасад, моя дорогая. Мое состояние ушло, наследство жены истрачено – и даже признаюсь в том, что состояние одного молодого человека, у которого я был доверенным лицом, тоже растаяло. Так как подопечный юноша достигнет через несколько месяцев своего совершеннолетия, теперь это даже не вопрос богатства или бедности для меня – вопрос лишения свободы и тюрьма. Ты думаешь, – он почти рычал, – что хныканье глупой девчонки остановит меня на пути к собственному спасению? Я должен завладеть деньгами Ады. Когда она выйдет за моего сына – ее состояние будет у меня в руках.

Слова его, как острый нож, обрезали ту единственную нить надежды, которая удерживала меня на краю пропасти. Оказывается, его низость и злодейство были реальны, имели практическую и очень вескую причину. Невозможно удержать и уговорить его.

Одним мощным движением рук он послал вперед коляску, прямо на меня, но я повернулась и выбежала, захлопнув за собой дверь. Он не преследовал меня. Зачем столько хлопот, зачем утруждать себя? Все, что ему надо, – только подождать, и, без сомнения, его чудовищное самолюбие говорило, что ждать придется недолго.

Я подошла к окну и увидела, как из дома вышел Уильям. Он подошел к Адаму и принялся что-то говорить ему, а старик все время кивал. Уильям... Как много ему известно о тайных делах мистера Вольфсона? Он был правой рукой хозяина, и все же я подозревала, что Уильям слишком умен, чтобы позволить себе быть замешанным в грязном деле. Но в таком случае могу ли я обратиться к дворецкому за помощью? Я смотрела на его негнущуюся спину, невозмутимое лицо и решила – нет. Уильям, возможно, и поверит мне, но не станет помогать. Мне некому довериться. С этой неприятной истиной я столкнулась лицом к лицу. Но по какой-то странной причине это возымело обратный эффект, придав мне уверенности. Если я не могу никому довериться, я должна полагаться только на себя. Надо бежать из этого дома. Это самый первый и необходимый шаг. Потом я разыщу Аду. Мы попытаемся добраться до Миддлхема. Если Дэвид там – я знаю, у него там живет тетка, – он позаботится об Аде. С какой бы радостью теперь я вручила ее ему!

Я ясно вижу сейчас все маленькие странности, случайности, которые прежде игнорировала или неправильно истолковывала. Цыгане не были орудием Дэвида – они действовали по приказу Вольфсона. Ведь он столько раз твердил мне снова и снова о том, что они зависят от него! Дэвиду, наверное, удалось подслушать разговор о заговоре, когда он посещал табор, примирение с родней, очевидно, состоялось нарочно, вызванное этими подозрениями. Не он один не доверял Вольфсону. Подумать только, ведь вся округа боялась его, испытывала темный страх перед ним, пока я витала в облаках, убаюканная его лестью. Хозяин гостиницы в Миддлхеме и его робкая дочь, старый Доддс, который съежился, чтобы в него не попало монетой, брошенной рукой Вольфа. Они все боятся его и имеют на то причины. Один Бог знает, какую жестокость он допускал и какое давление оказывал на них.

Но если мы даже доберемся до Миддлхема, то вряд ли получим там укрытие. Вся деревня так запугана Вольфом, что, если он выедет на площадь и потребует выдать своих сбежавших подопечных, они это сделают. Кстати, с этой площади каждый день отправляется в Йорк карета. Если бы мы могли сесть в нее! А уж в большой северной столице наверняка найдутся люди, которые предоставят нам убежище. Есть же закон в нашей просвещенной Англии против зла, замышляемого против невинных.

В романах, которые я читала, тайком беря их из библиотеки, все героини, которым угрожает опасность, бегут из замка ночью. Это плохой выбор, ведь ночью все двери заперты на засовы и замки, караульные не спят, и любое движение вызовет подозрение. А ведь есть еще собаки!

Итак, я должна бежать днем, как только представится удобный случай. А пока надо собрать вещи – теплый плащ, прочные тяжелые ботинки и пару украшений – и, конечно, мой дневник. Я не могу позволить Вольфсону найти его! Но сначала я взломаю дверь в комнату Ады. У нее должны быть деньги.

Позже

Успех! Я умелый вор. Маленькое приключение подняло мой дух, это хороший знак.

Все оказалось просто. Как глупо было с моей стороны не подумать об этом раньше. Ключ от моей двери подошел к двери, соединяющей наши комнаты. И сразу отрезвила мысль – другие ключи могли подойти точно так же и к моему замку. Надо уходить скорее.

Я сидела около одного из окон в комнате Ады. Это был прекрасный пункт наблюдения. Несколько минут назад к входу подкатила карета. Из нее вышел человек, который был похож на клерка адвокатской конторы или мелкого брокера. Его тотчас принял хозяин, и они заперлись в библиотеке.

У меня возникло искушение поговорить с приезжим, но, скорее всего, он сочтет меня безумной или обратится к моему опекуну за разъяснением. Я должна помнить – никому нельзя верить.

Я нашла жемчуг Ады и около трех фунтов. Это уже кое-что, но мало для солидного подкупа. Если бы у меня было пятьдесят фунтов и лошадь, я бы уверилась в успехе. Почти все вещи сестры на месте. Нет серого шерстяного платья и собольей накидки. По крайней мере, она тепло одета. Не могу сказать, что еще исчезло. Возможно, кое-что из белья.