Наконец-то гость уходит! Он повернулся, держа шляпу в руке, и с кем-то говорит. Да, это Вольфсон собственной персоной. Выехал в своей коляске. Карета на Йорк из Миддлхема отбывает в семь, скорее всего, клерк торопится туда. А вот и Уильям. Вольфсон с ним говорит. Не может быть... Не смею надеяться. Уильям входит в дом за своим хозяином. С трудом верю, но это так. Уильям приказывает подать экипаж. Я вижу, как выводят гнедых. И карета подъезжает из-за угла к подъезду.

Он уже здесь, Вольфсон, в своей коляске, на нем теплый плащ с накидкой и цилиндр. Руки в перчатках крутят колеса коляски, и грум расстегивает скат, чтобы хозяин въехал на свое место в экипаж. Собаки с ним, я даже подалась назад, увидев их, и в это мгновение Вольфсон обернулся и взглянул прямо на окна, за которыми я прячусь. Его глаза! Мне захотелось упасть на пол, чтобы там укрыться от этого взгляда. Наконец он отвернулся, и мое дыхание стало выравниваться. Он отъезжает, торопится, я никогда не видела раньше, чтобы он использовал кнут, но лошади, по-видимому, хорошо с ним знакомы. Теперь у меня есть шанс – пока я совсем не пала духом.

Той ночью

Все прошло, свершилось и закопчено. Я испытываю слабое утешение – конец усилиям, которые оказались выше моих возможностей и сил. Ведь я всего лишь «только женщина». А он – он больше, чем любой мужчина.

Великий побег начался достаточно гладко. Я спустилась вниз тепло одетая, в плащ с капюшоном, как будто для послеобеденной прогулки. Я все еще думала о деньгах, которых у меня было недостаточно, когда внезапно меня озарило, что кабинет мистера Вольфсона открыт. И пуст. У него там были деньги, я часто видела их – в жестяной коробке с замком. Мелкая наличность для домашних расходов. Я чувствовала, что способна взломать жестянку голыми руками.

Пригодилась кочерга; один сильный удар – и замок сломан. В коробке лежала кучка банкнотов и серебро. Я засунула их в свой ридикюль и уже собралась бежать, как мысль о том, что надо скрыть следы своего взлома, меня остановила. Сломанная жестяная коробка для денег на каминной полке едва ли останется незамеченной. Я сунула ее обратно в ящик стола. И тут увидела на дне ящика письмо, скрытое ранее под коробкой. Письмо длинное, на жесткой бумаге с красной восковой печатью, адресованное на мое имя – мисс Харриет Бартон. В какой-то сумасшедший миг я подумала, что это послание от Вольфсона, что он предвидел мои действия и оставил язвительное, обвинительное письмо, потому что обо всем уже знал заранее. Но тут же увидела, что это не его почерк, небрежный, черными чернилами, а скорее женский, узкие наклонные буквы казались знакомыми, но не пугали. Подняв письмо, я увидела кое-что еще. Печать была сломана.

Я схватила ридикюль с драгоценным содержимым и направилась к боковому выходу, к двери на конный двор. Дом казался вымершим, странно притихшим. Я не встретила ни души.

Около конюшни стояли Адам и один из грумов. Времени терять было нельзя. Глубокий вдох – и я вышла на мощеный двор, громко захлопнув за собой дверь. Адам посмотрел в мою сторону. Что-то в его манерах и отсутствии всякой реакции подсказало, что я на один шаг опередила мистера Вольфсона. Я услышала как бы со стороны свой голос, произнесший небрежно:

– Седлай мою кобылу, Адам, – и про себя не могла не восхититься своим самообладанием.

Адам был стар и ужасно медлителен, мои руки так и чесались от нетерпения оттолкнуть его и самой все сделать. Но я не показала виду, что меня обуревают подобные чувства. Наконец подпруги подтянуты, можно ехать. Я уже направлялась к лошади, как вдруг из-за угла дома с южной стороны появился всадник. Увидев золотистый ореол волос и знакомый фамильный профиль с выдававшимся вперед орлиным носом, я испытала приступ удушья, хотя тут же поняла, что всадник не сам Вольфсон и не Фрэнсис, а Джулиан, который отправлялся наносить визиты.

Моей первой реакцией была радость. Почему я не подумала раньше о Джулиане? Он подъехал прямо ко мне, и его лицо озарилось улыбкой, неотразимой, как всегда. Я знала теперь точно, что ему ничего не известно о злодействе отца. Я почти уже открыла рот, чтобы сказать ему... Ведь с его помощью я наверняка добьюсь успеха... Не знаю, что меня остановило... Нет, знаю. Тот факт, что он тоже Вольфсон, один из сыновей Волка. Я не могу здесь доверять никому – и ему тоже.

Я забыла, что лицо – зеркало души. Джулиан сразу заметил мое состояние и сочувственно спросил:

– Что случилось, Харриет? Ты больна?

– У меня болит голова, – пробормотала я, – прогулка на свежем воздухе...

– Воздух слишком холодный для прогулки, – сказал он решительно, – лучше приляг и отдохни, кузина. Я пошлю к тебе прислугу с чашкой горячего крепкого чаю.

Он обнял меня за плечи и повел к дому. Он и раньше так делал, не только со мной, обнимал и Аду, но те объятия были дружескими, братскими, никто бы не мог найти в них ничего предосудительного. Сейчас же своим прикосновением он напомнил мне своего отца. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не вырваться из его поддерживающих рук.

Пока мы шли к лестнице, Джулиан продолжал говорить слова сочувствия, предлагая свои услуги. У него есть капли. Доктор давал ему. Я должна их принять. И горячий кирпич в постель не помешает... Я едва слышала его. И как только он отправился за слугами, я помчалась к входной двери.

Благополучно обогнув дом, я бросилась со всех ног прочь от поместья. Понадобился почти час, чтобы покрыть расстояние между домом и старым аббатством. Земля была неровной, я дважды падала, в последний раз больно поранив руки. Пришлось сделать петлю, потому что аббатство было на юге, и я подходила к нему осторожно, прячась за камнями и деревьями.

Со времени, как я покинула дом, мною руководил голый инстинкт, как у животного, страх и отчаяние гнали меня вперед, тревога переполняла меня, и я старалась не думать, что предпримет Джулиан, когда обнаружит, что я исчезла. Наверняка он попытается разгадать мой план.

Я знала, что, даже если прекратить поиски Ады, которые, скорее всего, окажутся безрезультатными, я не добегу до Миддлхема засветло. Мне придется идти всю ночь, но это невозможно из-за мороза. Мой желудок был пуст, я забыла сегодня про обед, и с собой не было возможности ничего взять, даже если бы я подумала об этом заранее. И все же я решительно отмела прочь предательскую слабость. Я пойду так далеко, как смогу, может быть, наткнусь на чей-то коттедж, где найду укрытие и лошадей. Если нет, буду идти, пока не упаду. Гибель была предпочтительнее того, что ждало меня в поместье.

И поскольку время теперь не имело значения, я решила поискать сначала в руинах. Ведь они – как это раньше не пришло мне в голову! – идеальное укрытие. И уж, конечно, самым подходящим местом были бывшие кельи монахов.

Я притаилась за толстым стволом дерева, осторожно поглядывая оттуда на зловещие груды серых камней. Стояла такая тишина, что я слышала стук собственного сердца. Ни ветерка в морозном воздухе, птицы давно улетели на юг, насекомые, сверчки и маленькие зверьки спят в своих норках. Я говорила себе, что тишина мне на руку, я смогу услышать приближение врага. Но тишина пугала, из-за нее окружающий мир казался заколдованным силами зла, как будто опутавшими саму природу.

Я колебалась, боясь выступить из-за дерева на открытое место, отделявшее меня от... Чего? Я думала об Аде, видела, как она бьется в руках Фрэнсиса. Вольфсон всегда недооценивал ее, она никогда не была напуганным кроликом, она будет сражаться со своим врагом не на жизнь, а на смерть. Но ее девичья сила ничто по сравнению с мощью Фрэнсиса. Он человек взрывного темперамента, ее сопротивление приведет его в ярость, он может ее ударить или даже...

– Нет! – произнесла я громко, хотя вокруг не было ни души. Он этого не сделает. Он ее не тронет. Я обхватила руками голову, как будто пытаясь прогнать страшные видения.

Я уже хотела двинуться дальше, как вдруг услышала какой-то Громкий звук. Он заставил меня рухнуть на землю, припасть к ней и лежать без движения. Наконец я поняла, что это было, – всего лишь отдаленное ржание лошади. Сначала я подумала о Джулиане, потом о Вольфсоне, который мчится за мной в своем экипаже... Звук повторился... Кажется, мне знакомо это ржание. За руинами, за рядами деревьев, я увидела черное пятно, настолько черное, что оно блестело, как крыло ворона, в краснеющем отблеске заката. Я уронила голову на сжатые руки и вздохнула свободнее. Это не была лошадь Джулиана или гнедые Вольфсона – это был Адин любимый, с дурным нравом. Сатана, отправленный с отъездом Дэвида на дальние пастбища.