Чтобы открыть ящики, позвали столяра, и портреты повесили в маленькой гостиной рядом с будуаром.

Затем Клодия оделась и поехала с дочерью к торговцу лошадьми и каретному мастеру на Елисейские поля.

Она купила пару ирландских пони и маленькое темно-зеленое купе. За все было заплачено наличными, и экипаж с лошадьми должен был быть прислан на другой день. Каретный мастер рекомендовал кучера, служившего в хороших домах, за которого он мог поручиться.

Мать и дочь поехали в Булонский лес, затем вернулись домой обедать. В этот вечер обе были слишком утомлены, чтобы снова куда-нибудь отправиться, легли около десяти часов в двух соседних комнатах и заснули почти тотчас.

Трактир «Серебряная бочка» на улице Акаций точно так же, как «Малая бойня» у заставы Ла-Шапель, был посещаем людьми, находящимися в постоянной борьбе с обществом.

Утром этого дня бывший нотариус ходил к Филь-ан-Катру за фальшивыми ключами для предполагаемой экспедиции и в то же время занял у него сорок су в счет будущего благополучия. С этими деньгами он отправился в кабачок гораздо раньше назначенного для свидания часа и в ожидании прихода приятелей пил вино.

Рауль Бриссон далеко не отличался энергией. С пером в руке, когда дело шло о подделке, он поспорил бы с кем угодно, но воровство со взломом приводило его в неописуемый ужас. При одной мысли он дрожал всем телом.

Около десяти часов явился Филь-ан-Катр и сел напротив Бриссона. В этот вечер он был неразговорчив.

Бывший нотариус хотел заговорить с ним вполголоса о предполагаемом деле, но Филь-ан-Катр заставил его замолчать и принялся курить.

Стоял страшный шум. Некоторые посетители, сильно напившись, пели во все горло; другие играли и громко спорили. За маленьким столом сидел человек, костюм и манеры которого ясно указывали, что он не принадлежит к числу обычных посетителей этой трущобы. Это был красивый мужчина лет сорока, с умным взглядом и правильными чертами лица, обросшего черной бородой, одетый в простой, но чистый и почти изящный костюм.

Под толстым пальто темного цвета на нем была темно-серая визитка, а из-под панталон такого же цвета виднелись хорошие ботинки. Касторовая шляпа до половины закрывала густые вьющиеся волосы. Одни только руки, белые и чистые, но немного загрубевшие, указывали в нем ремесленника. Он курил сигару, не дотрагиваясь до бутылки белого вина, стоявшей перед ним.

Все обычные посетители глядели на него довольно недружелюбно. Его принимали за полицейского и уже думали начать с ним спор. Но когда Лупиа, хозяин заведения, подошел к нему и любезна обнял, подозрения живо рассеялись.

— Нет, это не сыщик, — объявили бродяги. — Это друг или родственник хозяина.

Лупиа поставил на стол перед незнакомцем бутылку и два стакана, вероятно, для того, чтобы выпить с ним, но обязанности его ремесла заставили его сначала заняться клиентами.

Ему помогали два приказчика в белых рубахах и синих фартуках и, кроме того, мадам Лупиа.

Мадам Лупиа стояла за стойкой, уставленной рядом стаканов всевозможных размеров. Она выписывала счета и давала сдачу. Временное отсутствие жены заставило мужа занять ее место и сильно увеличило круг его обязанностей. Когда жена вернулась, Лупиа сейчас же подошел к незнакомцу и сел напротив, снова горячо пожав ему руку.

— Жена за стойкой, — сказал он, — и теперь мы можем поговорить, тем более что я Бог знает сколько времени не видел тебя.

Хозяин налил два стакана немного дрожащей от волнения рукой.

— За твое здоровье! — сказал он, чокаясь.

— За ваше! — ответил гость.

— Ну, мой милый Рене, — продолжал Лупиа, — прости, что я говорю тебе «ты», — это по привычке. Ты на меня не сердишься?

— Конечно, нет.

— Конечно, ты теперь уже не мальчик, а мужчина. Кстати, сколько тебе лет?

— Сорок.

— Неужели так много? — с удивлением вскричал хозяин «Серебряной бочки». — Ты в этом уверен?

— Конечно, — улыбаясь, ответил гость.

— Черт возьми! Сколько же мне? Боже мой! Я как сейчас вижу, как ты двадцать пять лет назад поступил к Полю Леруа на набережной канала Сен-Мартен.

— Да, мне было тогда пятнадцать лет.

— А на вид можно было дать не больше двенадцати, так как волос в бороде было столько же, как у меня на ладони.

— Ну, с тех пор она выросла и даже скоро начнет седеть. Если посмотреть поближе, то и теперь видны уже белые нити.

— Что же делать, — продолжал Лупиа, — время меняет людей. Ну, расскажи мне, что ты поделывал с тех пор?

— Вы знаете, что Поль Леруа был не только моим патроном, но и покровителем. Когда я потерял за короткое время мать и отца, он заботился обо мне, как о сыне. Он научил меня чертить и выучил механике.

— Да, да, — перебил Лупиа, — я знаю, он тебя очень любил. Помню, как он говорил, что гордится тобой и спокоен насчет твоего будущего, так как ты образцовый работник, человек с умом, с сердцем и мужеством, одним словом, имеешь все данные для успеха.

— Бедняга! — прошептал Рене, проводя рукой по глазам. — Да, он был добр, а они убили его!

— Так, по-твоему, он невиновен? — прошептал Лупиа.

— Он умер мучеником!

После некоторого молчания Рене продолжал:

— Разорение патрона предшествовало его смерти. После того как его голова пала на гильотине, все его имущество было продано судом. Мне пришлось искать другую мастерскую; я искал ее напрасно полгода. В это время работы было мало; повсюду отпускали старых работников, вместо того чтобы брать новых. Вы знаете, что у меня не было ничего отложено и мне было туго, когда я узнал, что в Англию требуют французских механиков…

— И, — договорил Лупиа, — ты без разговоров поехал?

— Само собой разумеется. Между голодной смертью в Париже и заработком по ту сторону Ла-Манша невозможно было колебаться.

— И ты сейчас же нашел работу?

— На другой же день по приезде.

— Ты прожил все это время в Англии?

— Совершенно верно. Я оставил фабрику только вследствие смерти Джона Пондера, моего хозяина.

— Ты жил в самом Лондоне?

— Нет, в Портсмуте.

— Разве ты не мог там найти другого места?

— Напротив, три или четыре плимутских или лондонских фабрики слышали обо мне и предлагали место, но мне хотелось посмотреть родину.

— Париж привлекал тебя, — сказал, смеясь, Лупиа.

— Париж, конечно, хорош, — ответил Рене, — но у меня была более серьезная причина желать вернуться во Францию.

Трактирщик снова налил стаканы.

— За твое здоровье! — воскликнул он. — Я понимаю! Верно, какая-нибудь любовь? Я угадал?

— Нисколько.

— Ты меня удивляешь, так как ты еще молод и очень хорош. По всей вероятности, ты должен был внушить не одну привязанность.

— Привязанности, о которых вы говорите, легко уносятся ветром, а я всегда боялся серьезной любви. Человек холостой так свободен, что поступает как хочет: никто его не беспокоит, а потом, Бог знает, нападешь ли на хорошую женщину. Одним словом, я никогда не думал о женитьбе, хотя мог бы это сделать, так как имею достаточно средств.

— Это как? Ты отложил?…

— Да, работая там девятнадцать лет, я собрал сорок тысяч франков.

— Черт возьми! Да это маленькое состояние! Ты мог бы жениться на девушке, которая принесла бы тебе столько же, и вы были бы почти богаты!

— Да, я знаю, что это нетрудно сделать, но в настоящее время я думаю о другом.

— О чем же?

— А! Вы, может быть, не поймете моего желания, даже подумаете, что я сумасшедший. Но это так сильно, что я сам ничего не могу сделать.

— В чем же дело?

— Я хочу найти вдову моего покровителя Поля Леруа и его детей.

— Вполне понимаю, — сказал Лупиа. — Поль Леруа был к тебе всегда добр, и ты хочешь отплатить теперь его вдове и детям. Это вполне естественно, и я одобряю тебя. Я полагаю, что их нетрудно будет найти.

— Напротив, очень трудно.

— Почему?

— Уезжая из Парижа, я простился с мадам Леруа и сказал, что буду писать ей, что и делал не один раз.