— Хорошо, господа, вы меня убедили.

Он поочередно оглядел всех заговорщиков и остановил свой взор на Александре Федоровне:

— Поздравляю, сударыня, — усмехнувшись, сказал он. — Вы одержали блестящую викторию.

— Ну а когда было иначе, — улыбнулась ему в ответ Каховская и примирительно добавила: — Поздравляю вас с принятием благородного решения. Впрочем, в сем не сомневалась. Вы ведь и сами прекрасно понимаете, что истинный талант должен служить всем.

— Спасибо, друг, — произнес Плавильщиков, кажется, с искренней слезой в голосе. Впрочем, это вполне могло быть актерской уловкой. Но то, что метр сцены был растроган, не вызывало никакого сомнения.

— Это весьма, весьма благородно, — сказал предводитель дворянства, соглашаясь с Александрой Федоровной. — Талант, он, действительно, должен светить всем.

— Патриот, — твердо заявил Мансуров и расправил брови. — Вы настоящий патриот. К несчастью, таковых в нашей державе становится все менее и менее числом, и космополитизм уже проник в нашу кровь, как гувернеры-иностранцы в наши дома. И я очень рад, что в вашем лице имею честь видеть настоящего гражданина своей страны. Весьма, весьма, — добавил губернатор и крепко пожал руку Есипову.

Скоро антрепренер-патриот выправил через Гражданскую палату вольную Насте, и она стала свободной, получив право распоряжаться собственной судьбой. Вместе с Плавильщиковым она приехала в Москву. А через некоторое время в Первопрестольную отправилась и Александра Федоровна.

— Ну же, милый, ну… — умоляюще стонала под Вронским красавица с роскошным водопадом пшеничных кудрей, так картинно разбросанными по измятым подушкам, что хоть бери кисть и пиши. Впрочем, и кроме волос красавицы, человеку, грамотному в живописи, здесь было что написать: два обнаженных тела на белоснежной постели, извивающихся от страсти и наслаждения в неясном свете одной-единственной свечи — куда там французам с их любострастными литографическими открытками!

Вронский уже излился, но, как истинный джентльмен, желающий в первую очередь (в данном случае во вторую, что нимало не умоляло его джентльменских качеств) удовлетворить даму, продолжал неистово входить в нее.

— Еще, — страстно шептала дама, пересохшими губами, — умоляю, еще…

Желание дамы — закон для настоящего мужчины, и Константин Львович резко увеличил темп, что позволяло ему некоторое время удерживать плоть восставшей. И этого времени как раз хватило. Дама, громко застонав, выгнула спину, несколько раз вздрогнула и, разом ослабев, с долгим выдохом опустилась на постель. Ее полуприкрытые от блаженства глаза с неизбывной благодарностью смотрели на Вронского.

— Вы удовлетворены, сударыня? — весело спросил Константин Львович, заворачиваясь в простыню.

Дама едва заметно кивнула, не сводя с него ласкового взора.

— Теперь я понимаю, за что тебя любят женщины.

Это была сущая правда. Вронского женщины любили. И действительно, было за что. Высокий, статный красавец с глазами глубокого небесного цвета, он был великолепно образован, остроумен и элегантен той небрежностью, над достижением которой надобно много времени провести перед зеркалом. Кажется, когда-то он служил в гвардии, но после смерти своего отца, вышел в отставку, дабы принять на себя владение немалым капиталом и солидной недвижимостью в виде двух домов в Первопрестольной и нескольких деревень в разных губерниях империи. Словом, жених он был завидный, однако связывать себя узами брака не спешил, кутил и веселился вовсю, хотя ему уже немного перевалило за тридцать. В Москве он вполне заслуженно считался первейшим ловеласом. Слухи о нем в обществе ходили всякие, в том числе и не всегда лестные, однако женщины, познакомившись с ним, почти всегда подпадали под чары его притягательного обаяния и уже не могли обойтись без свиданий с ним, в том числе и наедине. Любовником он был превосходнейшим, вносившим в плотские утехи долю непринужденной игры и романтики. Дамы осаждали его предложениями о встречах, и Константин Львович даже завел специальную тетрадочку, куда вносил имена своих пассий и время рандеву, дабы не запутаться в череде сих встреч и не попасть впросак, назвав, скажем, Наталию Георгиевну, Машенькой. Случалось, он даже вынужден был отказывать в интимных свиданиях. Но что делать? Ведь у него на все про все лишь одно-единственное естество, а в сутках всего двадцать четыре часа.

— Мы еще увидимся? — промурлыкала молодая особа, надевая на себя что-то, состоящее из рюшечек, кружев, тесемочек и подвязок.

— Всенепременно, — заверил ее Вронский, думая о том, что неплохо бы сегодня посетить театр и посмотреть на эту новую приму Аникееву, о которой толкует вся Москва. Поговаривают, что она прехорошенькая!

Приехав в Москву, Каховская узнала, что Настя уже весьма успешно играет на сцене Петровского театра, в чем, собственно, она и не сомневалась.

Через неделю по приезде Александра Федоровна пошла на «Анюту», комическую оперу Михаила Попова. Настя играла Анюту впервые. И с самых первых мгновений ее появления на сцене зрители сразу же поверили ей. К ее небольшому росту, хрупкой фигурке и негромкому голосу подходило даже имя — Анюта. Зрители аплодировали и бросали на сцену деньги и цветы. От поклонников не было отбоя. Юноши с пылающими от восторга взорами осаждали кулисы и гримерку Насти, а Константин Львович Вронский, вручив шикарный букет цветов, позвал ее на лето с собой посетить Липецкие воды, что в устах сего красавца-ловеласа звучало едва ли не как предложение руки и сердца. Настя ответила беспечно:

— Хорошо, я подумаю над вашим предложением.

Окрыленный успехом, Вронский решил его закрепить:

— А сегодня я предлагаю вам провести этот вечер со мной. Мы отметим ваш успех и…

— Простите, Константин Львович, я немного устала и хотела бы отдохнуть, — не дала ему закончить Анастасия, прекрасно понимая, куда клонит Вронский. — Как-нибудь в другой раз.

— Вы обещаете мне? — поспешил заручиться ее согласием Вронский.

Настя беспомощно огляделась и вдруг увидела Каховскую. Александра Федоровна поняла ее взгляд как призыв о помощи, подошла к Насте и взяла ее под руку.

— Прошу прощения, сударь, но у меня к Анастасии Павловне есть очень важный разговор, — даже не взглянув на Константина Львовича, заявила она безапелляционно и отвела Настю в сторону.

— Так вы обещаете? — игриво воскликнул им вдогонку Вронский.

Настя оглянулась, но ничего не ответила.

— Что это за ферт такой? — спросила Александра Федоровна.

— Поклонник, — неопределенно ответила Настя. — Вронский Константин Львович.

— Ах, вон оно что, — протянула Каховская и медленно оглянулась. Однако Вронского уже и след простыл.

— Что он от вас хочет? — спросила она, когда они сделали несколько шагов.

— Да так, ничего, — отмахнулась от этого вопроса Анастасия.

— Будьте осторожны с этим господином, — произнесла Александра Федоровна, уводя Настю дальше по коридору. — Я с ним мало знакома, но говорят, он известный похититель дамских сердец. Коллекционер, так сказать.

— Да, я знаю, — ответила Настя и добавила с печалью в голосе: — Меня предупреждал об этом Дмитрий Васильевич.

— Какой Дмитрий Васильевич? — с интересом спросила Александра Федоровна.

— Нератов, — отчего-то зардевшись, ответила Настя.

— Это из каких же Нератовых? Уж не сынок ли покойной Марии Александровны?

— Он внук князя Гундорова, — с большой неохотой ответила Настя.

— Ну, правильно, — констатировала Каховская. — Мария Александровна была дочерью Гундорова. Единственной дочерью, — добавила она.

— А вы, как вы здесь? — стараясь перевести разговор в иное русло, спросила Настя.

— Как и все, — просто ответила Александра Федоровна. — У меня домик в Замоскворечье.

— Неужели и вы тоже приехали в столицу за женихом? — простодушно спросила Настя, зная, что по зимам Замоскворечье представляет собой своеобразную ярмарку невест, куда съезжаются провинциальные дворяне в надежде выдать дочерей за богатых московских женихов. И спохватившись, прикрыла рот ладошкой. — Простите, пожалуйста.