FOR ANNIE [97]

Слава Богу, что кризис
миновал; не вернется
и тот бред беспокойный, —
то, что жизнью зовется —
и тяжелая немощь
никогда не вернется.
Изменили мне силы,
изменили, бесспорно —
я лежу без движенья,
безучастно, покорно…
Что с того? Я ведь знаю,
что мне легче, бесспорно.
И так тихо, недвижно
я лежу распростертый,
что любой очевидец
скажет сразу: «Он мертвый»,
отшатнется с испугом
и воскликнет: «Он мертвый!»
Унялись мои стоны,
слез и вздохов не стало,
успокоилось сердце,
что так биться устало,
так мучительно билось
и так биться устало.
Тошнота и томленье —
все ушло безвозвратно;
те ужасные муки
не вернутся обратно,
как и Жизнь-лихорадка
не вернется обратно.
Та жестокая жажда,
у которой во власти
я страдал и томился,
уменьшилась отчасти —
я не рвусь уж к тем водам
отравляющей страсти;
я узнал про источник,
утоляющий страсти:
То источник подземный
незаметно для ока,
он шумит и струится
под землей неглубоко,
он струится в пещере —
но совсем не глубоко.
Тщетно б люди пустые
доказать мне хотели,
что в жилье моем мрачно,
что мне тесно в постели,
ведь нигде так не спится,
как в подобной постели.
Здесь измученный дух мой
успокоился в грезах,
не жалея о миртах,
забывая о розах,
как о прежних волненьях,
так о миртах и розах.
Мне не жаль тех восторгов
аромата и ласки…
Нет, мне чудятся ныне
Лишь анютины глазки,
розмарин, — или рута —
да анютины глазки,
целомудренно-скромны
те анютины глазки.
Так мой дух отдыхает
в торжестве совершенном,
и мне грезится Анни
в сновиденьи блаженном,
мне является Анни
в откровеньи блаженном.
Как она, моя радость,
обняла меня нежно:
на груди ее милой
я заснул безмятежно,
в ее дивных объятьях
задремал безмятежно;
Уложила, накрыла
с той же лаской чудесной
и меня поручила
благодати небесной,
сонму духов бесплотных
и Царице Небесной.
И так тихо, бесстрастно
я лежу распростертый,
что и вы поневоле
согласитесь: «Он мертвый»,
отшатнетесь в испуге,
восклицая: «Он мертвый!»
Что с того? В моем сердце
все спокойно и ясно;
в нем любовь моей Анни
светит ярко, прекрасно,
светлый взор моей милой
отразился в нем властно,
в нем царит моя Анни
нераздельно и властно!

АННИ [98]

Тебе благодарность,
Небесный Отец!
Огневая горячка
Прошла наконец.
И болезни, что жизнью
Зовется, конец:
Грустно, что сил
Больше нет, — но тоской
Не томлюсь, не грущу,
Потревожить покой
Не хочу, — я ценю
Безжеланный покой.
И спокойный, и тихий я
Здесь наконец, —
Подумают люди,
Взглянув, что — мертвец,
В испуге шепнут они:
«Это — мертвец»…
И грезы, и слезы,
И вздохи, и муки
Прошли, и теперь
Не тревожат и стуки —
Там — в сердце — жестокие
Жуткие стуки.
Затих нестерпимый
Мучительный шум;
Конец лихорадке,
Терзающей ум —
И горячечной жизни,
Сжигающей ум.
Там жуткою жаждой
Я был истомлен —
Нефтяною рекою ее,
С давних времен
Истерзал меня страсти
Мучительный сон, —
Но источником светлым
Я здесь утолен.
Быстролетной воды
Запевающий звон —
Успокоил сверкающий
Сладостно он —
Убаюкал ласкающий
Радостно он,
Глупец скажет, быть может,
Что темен покой.
И что узкое ложе
В постели такой —
Но кто спал когда
На постели другой —
Если спать, несомненно,
В постели такой.
Отдыхаю, не знаю
Томительных гроз —
Забыл и не вспомню
Я запаха роз,
Бывалой тревоги
И мирта, и роз.
Лежу беспечальный я,
Тихий, бесстрастный;
Доносится запах
Ромашки прекрасный,
Шиповника запах
Густой и прекрасный
И скромной фиалки
Простой и прекрасный.
Отрадно мне, тихому,
В грезном сиянии
С думой-мечтой
О любимой мной Анни,
Укрывшись волною
Волос моей Анни.
Целуя, шептала:
«Земное, уйди»…
И радостно я
Задремал на груди —
Забылся, уснул
На любимой груди.
В погасающем свете
Нежна и светла
Она Божию Матерь
Просила — от зла
Уберечь, ограждая
От горя и зла.
Я — укрытый от горести —
Сплю, наконец;
Знаю, что любит,
А вы мне: «мертвец»
Сокрушаясь твердите, — но
Это ль — конец?
Если весь я — любовь,
Разве это — мертвец?
О нелепые бредни, — нет,
Я — не мертвец.
Все светлее на сердце —
Как в звездном сиянии;
Нежно ко мне
Наклоняется Анни,
Я вижу лицо
Дорогой моей Анни, —
Словно звезды, глаза
Убаюкавшей Анни.