Скрибнер никак не ожидал такого вопроса.

– Я сорок девять лет, а что?

– А сколько еще проживешь?

– Откуда я могу знать? – удивился Адриан Антонович. – Ну, еще лет восемьдесят, наверное.

– Вот! – старик всем видом выразил презрение к такому малому сроку жизни. – А мы здесь живем два раза по сто. Правда, тот, кто ссорится с колдуном, живет все же мало… меньше других, – уточнил Ду-лализе. И продолжал: – А на большом острове мы жили в три раза меньше. А почему? – и сам ответил на свой вопрос. – А потому, что здесь прошлое возвращается часто, и дни, проведенные в прошлом, прибавляются к будущему, к нашей жизни. Так объясняет Карпацико-тин. Кто захочет уйти с островов и потерять длинную жизнь? Тахи не станут жить на большом острове, а без тахи прошлое не вернешь. Так говорит Карпацико-тин.

А откуда он знает?

– Карпацико-тин знает все и никогда не говорит неправды, – отрезал старик. – Поэтому он великий колдун.

– Ладно, – Адриан Антонович решил, что на сегодня довольно. – Спасибо тебе, Ду-лализе. Теперь ты мне вот что скажи – как мне на Ки-Нтот попасть? Могу я сейчас в море выйти?

– Не можешь, конечно, – сказал Ду-лализе. – Сейчас не выйти в море, оно в другом дне сейчас.

– А если, например, ты мне дашь тахи?

– Не дам, – сказал старик, – и никто не даст. А если бы у тебя был свой тахи – все равно он тебя не пустил бы сейчас никуда. Ты сиди спокойно здесь, пока прошлое не уйдет, – потом домой отправишься.

– Но ведь никто не знает, сколько это прошлое продлится?

– А недолго, – равнодушно сказал старик. – Дольше семи дней не бывает, и то редко. Думаю, через три дня дома будешь.

– Ясно, – сказал Скрибнер и встал. – Ну что ж, Ду-лализе, я очень рад, что с тобой встретился и поговорил.

Распрощавшись со стариком, Скрибнер направился к дому Гике-та.

Спокойная гладь черной воды расстилалась до самого горизонта, огненно-белая Лацца бесстрастно освещала контрастный мир, но людям было не до красочных эффектов – внезапно само собой отключилось поле усиленной штормовой защиты. О подобных фокусах аппаратуры Винклеру никогда не приходилось слышать. Он и Сергиенко вызвали аварийные автоматы и принялись разбираться в причинах сверхнеобычайного явления. Ланской и Тронхэйм оставались в рубке, хотя пользы от их присутствия было немного. Одновременно с защитным полем отключился и автомат связи, дающий постоянный вызов Скрибнеру, – но это заметили не сразу. Только через полчаса после того, как командир и Сергиенко занялись аппаратурой защиты, Тронхэйм подошел к пульту, чтобы дать Скрибнеру дополнительный сигнал, – и увидел, что на табло погасли все лампочки. Машинально Тронхэйм щелкнул тумблером – и автомат заработал, как ни в чем не бывало. Тронхэйм сказал об этом Винклеру. Тот, не долго думая, стукнул кулаком по кнопке штормовой защиты – и поле накрыло лагерь.

– Н-да, – сказал Винклер, проверив датчики. – Дела… Сергиенко сказал:

– По всем параметрам выходит, что поле не отключалось. Оно просто не было включено.

– Просто не было… – Винклер замолчал на полуслове. В этот момент Ипполит Германович случайно посмотрел туда, где почти никто и никогда не останавливал взгляда, зная, что там все в порядке, – на окошко таймера. И почувствовал, как по спине скользнула холодная струйка пота. На шкале местного времени стояло третье апреля. Тронхэйм подошел к таймеру, постучал ногтем по датчику. Третье апреля. Земное время оставалось точным.

– Саймон… – Тронхэйм откашлялся. – Саймон, посмотри сюда…

Винклер подошел и наклонился над шкалой, всматриваясь в цифры.

– Не понял, – сказал он наконец. – Здесь что, тоже поломка?

Винклер прошелся по рубке, заложив руки за спину. Потом спросил Ланского:

– Эмиль Юлианович, какое сегодня число по местному времени?

– Пятое апреля, – недоуменно сказал Ланской.

– А не третье?

Вместо ответа Ланской сделал шаг к командиру и молча приложил ладонь к его лбу. Винклер отмахнулся.

– Ты не того… не этого. Ты на таймер посмотри, нечего меня щупать, эскулап.

Ланской посмотрел. И сразу же быстро вышел из рубки.

– Куда это он? – спросил, глядя вслед врачу, Сергиенко.

Ему никто не ответил, а Винклер снова подошел к таймеру и постучал по нему. Сергиенко, рассмотрев цифры на шкале времени, в полном обалдении уставился на командира.

– Знаешь, Саймон, – сказал он, – мне кажется, все аппараты мыла объелись.

Вернулся Ланской и сказал негромко:

– Эти… корни… погибли.

– Не понравилось, значит, – резюмировал Сергиенко. – Ну и ну… А мы-то думали, что это метафора – возвращение прошлого. Выходит, действительно возвращается?

– И очень часто возвращается, – уточнил Ланской. – Каждый раз в дни ураганов… а ураганы бывают каждый месяц, иной раз и дважды.

– И ничего особенного, – фыркнул Тронхэйм, – а мы-то головы ломали, как спасти островитян от штормов. Как же, опасность.

– Но где все-таки может быть Скрибнер? – сказал командир. – Если успел добраться до какого-нибудь атолла – хорошо, а вдруг остался в океане?

– Вряд ли в океане, – сказал Сергиенко. – Он бы тогда ответил на вызов до начала этих… штучек с расцветками. Я думаю, он на островах. Какой-то, атолл раньше Ки-Нтот провалился в этом самое прошлое, и Скрибнер не смог ответить.

– Думать не возбраняется, – пробормотал Винклер. – Ладно, – решил он после небольшой паузы. – Сейчас мы все равно ничего не можем предпринять. Оставим постоянный вызов, и давайте делом займемся.

Какое дело имел в виду командир, стало ясно через несколько минут, когда Винклер, дав задание автоматам выйти в океан, включил экраны. Автоматы резко выбежали из корабля и направились к берегу. Но шлюпка, которую они попытались столкнуть в воду, натыкалась на невидимую преграду и не двигалась с места, словно врастала в песок у кромки воды. Понаблюдав некоторое время за бесплодными попытками автоматов, Винклер дал им команду вернуться и попробовал поднять зонд-наблюдатель. Зонд взвился над пальмами, но в пятнадцати метрах над верхушками замер.

– Стоп, – сказал Винклер. – Граница. Наше поле абсолютно ни к чему. Мы под колпаком более основательным. И не мудрено, что автоматы доложили – поле выключилось. Как оно могло выключиться третьего числа, если мы его включили только пятого? Все в порядке, в смысле аппаратуры.

– Позвольте, – сообразил вдруг Тронхэйм, – но ведь это значит, что тахи…

– Поймать бы этот арбуз, – мечтательно произнес Сергиенко, – да распотрошить, да посмотреть, какой такой у него внутри таймер направленного действия…

– И Анен Сима не нашел колдуна на острове потому, что видел в тот момент все в черно-белом варианте, – сказал Тронхэйм. – Колдун-то был дома, да только в другой день… Ай да тахи. Не советую ловить такого зверя, – повернулся он к Сергиенко. – Ты его поймаешь, а он тебя в прошлый год отправит, как ты к этому отнесешься?

– Плохо отнесусь, – сказал Сергиенко. – В прошлом году я ногу сломал. Три дня ходить не мог, ничего приятного.

…Тронхэйм второй час бродил по острову, рассматривая черные пальмы с темно-серыми листьями, черные волны, белый песок… Унылость мира, лишенного живых ярких красок, навевала грустные мысли, иногда Тронхэйму казалось, что теперь остров никогда не вырвется из-под колпака прошлого, люди не вернутся в свое собственное сегодня… Сегодня, четвертого апреля по местному времени (или все-таки шестого?) за обедом исследователи развлекались теоретизированием на тему тахи, розовых, табличек с загадочными рисунками… Тронхэйма раздражала болтовня товарищей, и, хотя он прекрасно понимал, что причина раздражения в нем самом, ему не становилось от этого легче. После обеда он ушел в пальмовую рощу, и теперь бессмысленно шагал взад-вперед, иногда в задумчивости натыкаясь на мохнатые серые стволы. В ушах завязла дурацкая песенка, которую с утра напевал Ланской:

Тахи-тахи-тахионы, Как в саду цветут пионы, Меж пионов – резеда, Вот какая красота.