Делая вид, что не слышит, Флора обращается ко мне:

– Пьер, мой мальчик, я вас так давно не видела…

«Целый час», – мысленно отвечаю я.

– Пожалуй, нам не стоит терять время, – произносит Ральф и, покинув кресло, направляется к уже приготовленному игральному столу.

Мы следуем его примеру; игра сразу входит в привычный спокойный ритм и развивается в традиционном направлении – я проигрываю. Но и американец тоже проигрывает – быть может, в силу того, что голова его слишком занята другими мыслями, а может, просто потому, что он подыгрывает мне, сидя напротив меня.

– Ничего, зато нам в любви повезет, – успокаивает он себя со свойственным ему остроумием патриархальных времен, отчего на лицах у обеих дам одновременно появляются иронические полуусмешки.

В это время входит Тим или Том и докладывает, что кто-то спрашивает по телефону мосье Лорана.

– Кто это может быть? – Я стараюсь придать себе озадаченный вид, поскольку неожиданный звонок предусмотрен моим планом.

– В самом деле, кто бы это мог быть? – явно тревожится Ральф, бросив в мою сторону подозрительный взгляд.

Встав из-за стола, я иду по коридору к двери кабинета и слышу позади ожидаемую реплику американца:

– Минуточку, я сейчас!..

Американец должен выступать в роли человека, терзаемого недоверием.

Итак, забыв о телефоне, мы выходим через заднюю дверь на улицу и торопимся к стоящей в отдалении машине Бэнтона. Садимся рядом, за рулем Ральф, он трогается, стараясь особенно не газовать. Тиму или Тому поручено некоторое время спустя сказать дамам, что меня спешно вызвал какой-то мосье Бенато и что хозяин, со свойственной ему мнительностью, решил сопроводить меня.

Отныне ситуацию в вилле Бэнтона целиком будут определять дамы. Пока у них не иссякнет терпение ждать, им будет казаться, что они в гостях, но, как только захотят уйти, им станет ясно, что они пленницы. Как мне доказывал Бэнтон, Том или Тим при всей их хрупкости не такие уж беспомощные.

– Виолета исчезла еще с утра, – сообщаю я, когда мы проезжаем мимо виллы Горанова.

– Какое это имеет значение?

– Никакого, если она при своей наивности не встрянет…

– Если встрянет, шуганем, – небрежно роняет Бэнтон.

Выезжаем на шоссе, идущее к Лозанне, и стремительно мчим в унылом свете люминесцента, от которого человека охватывает мировая скорбь. И молчим, потому что все, что мы могли сказать друг другу, уже сказано. Движение в эту пору небольшое, и светлая лента шоссе стремительно летит навстречу между плотными стенами мрака. В какой-то момент позади «бьюика», на почтительном расстоянии, обнаруживаются мощные фары, и это дает мне повод нарушить тишину:

– Надеюсь, за нами не тащится хвостом ваш сегодняшний «ситроен» или что-нибудь другое в этом роде?..

– Я же вас заверил, что ничего такого не будет, – сухо возражает Бэнтон.

– Потому что стоит только вмешаться кому-то постороннему, и вся операция полетит к чертям.

– Вы начинаете повторяться, дорогой, – замечает американец. Но и он тоже повторяется, спрашивая недоверчиво: – А где гарантия, что вы не завлечете меня в ловушку?

– Не становитесь смешным. Какая ловушка? Здесь, в этой стране, скорее я в ваших руках, чем вы в моих.

Фары позади постепенно к нам приближаются, и наконец машина выходит вперед. Неизвестный нам «мерседес» с неизвестной женщиной за рулем. Женщина пожилая, не то что «наши». Видимо, Ральф сознательно сбавил скорость, чтобы пропустить эту машину.

– Вы мне так и не сказали, до какого места мы едем, – подает голос американец спустя какое-то время.

– Вам это ни к чему. Иначе у вас мог бы появиться соблазн направить туда кого-нибудь из своих людей и этим все испортить.

– Мне в голову не приходила подобная мысль, – врет он самым беззастенчивым образом. – Я не настолько беззащитен, чтобы нуждаться в охране.

– Верю. Но если бы и не верил, ваш оттопырившийся справа пиджак запросто убедил бы меня, что я не прав. Впрочем, вы, по-моему, совершенно напрасно обременили себя этим утюгом.

– Возможно, – отвечает Ральф. – В сущности, моя работа – проверять бумаги и считать банкноты, а не стрелять.

– Очевидно, вы говорите лишь о своей воображаемой работе в банке?

– В банке, в другом ли месте, но моя работа сугубо канцелярская. Однако, прежде чем стать канцеляристом, я испробовал и многое другое. Так что не путайте меня с Кенигом: вы рискуете ошибиться.

– Мне в голову не приходила подобная мысль, – уверяю его в свою очередь. – Напротив, я рассчитываю на ваш профессионализм. Потому что, если вы профессионал, едва ли вы станете делать глупости, на которые способен иной любитель, – глупости, которые могут все испортить.

Конечно, я далек от того, чтобы слепо доверяться американцу. Мне даже думается, что «бьюик» оснащен микроаппаратурой, посылающей в эфир свои «пиу-пиу» и направляющей на расстоянии вслед за нами какой-нибудь «ситроен». И ничего удивительного, если те, в «ситроене», поддерживают связь с оставшимися в вилле – к примеру, с Тимом или Томом, готовыми при необходимости подослать подкрепление. Но если верить в искренность Ральфа нельзя, то сомневаться в его корыстолюбии не приходится. А это значит, что по крайней мере в момент совершения сделки у нас не должно быть свидетелей. Чтобы все получилось как надо, у начальства Бэнтона не должно возникать никаких сомнений.

Начиная с этого момента, риск, конечно, возрастает. Бэнтону ничего не стоит отпустить меня на все четыре стороны: я исчезаю с документами, не имеющими особого значения, и оставляю его в покое. Но на такое великодушие с его стороны рассчитывать не приходится. Трудно себе представить и другое – что у него хватит глупости передать меня в руки своего начальства. Он просто-напросто ликвидирует меня, чтобы раз и навсегда избавиться от свидетеля.

– Так в котором часу ваши люди должны вступить в действие? – спрашиваю, лишь бы не молчать.

– Вы становитесь просто невыносимым, Лоран, – тихо отвечает Бэнтон.

– Я ведь говорил: в считанные секунды тайник нам не открыть. И нам с вами будет одинаково неудобно, если ваши люди раньше времени начнут совать нос…

– Вы становитесь просто невыносимым, – повторяет американец. – Можете быть уверены, никто не станет совать свой нос, и никто не сможет нам помешать.

Остальную часть пути едем молча. Только при въезде в Лозанну Ральф спрашивает:

– Теперь куда?

– К вокзалу.

– Если вы сразу назовете адрес, мне будет легче ориентироваться.

– Я не могу назвать вам то, чего сам не знаю. У меня есть только зрительные представления, где это может быть.

В действительности все наоборот: у меня нет никаких зрительных представлений, но я довольно точно ориентировал себя по карте. У вокзала я говорю ему:

– Сворачивайте вниз, проезжайте под мостом, затем опять вправо.

И лишь после правого поворота я даю следующее указание, потом – следующее. И так далее. Я сознательно усложняю маршрут, даже рискуя заблудиться. Наконец «бьюик» втискивается в узкий проход между каким-то высоким зданием и каменной оградой.

– Это здесь? – подозрительно спрашивает Ральф.

– В двух шагах отсюда, – успокаиваю я его. Дальше мы идем пешком, и мои «два шага» несколько растянулись.

– Вы меня разыгрываете, дорогой, – не выдерживает Ральф.

– Какой мне резон вас разыгрывать? Хотя я тоже имею право на какие-то предохранительные меры. Кому охота умирать в мои годы?

Наконец подходим к небольшой массивной постройке, не очень выделяющейся среди деревьев, на пологом склоне, спускающемся к озеру.

– Вот здесь, – сообщаю я.

– Вы и в самом деле разыграли меня. На машине мы могли подъехать в считанные секунды.

– Обойдем здание с этой стороны, – предлагаю я, не слушая его.

Оказывается, помещение у входа освещено.

– Видали? – удивляется Бэнтон, глядя на светящиеся окна.

– Говорил же я, что Виолета способна выкинуть какой-нибудь фортель!

– Тем хуже для нее, – бросает мой спутник и направляется к двери.