— Я помню, какому заведению писал свое письмо. Присаживайтесь, госпожа Вешковская, — и первым опустился в резное полукресло… Несколько секунд молчания (не то послать меня по тому же адресу, не то рискнуть) и, наконец, решился. — У меня… небольшая проблема. Специфического характера. Настолько специфического, — обвел он глазами высокий потолок. — что привлекать к ее решению местных специалистов чревато. Вы меня понимаете, госпожа Вешковская?

— Если вы имеете в виду Божьих воинов из Крылатой башни, то да.

— Ага… Их и имею… в виду… Вы где остановились?

— В «Радушном очаге».

— Ага… Я думаю, от обеда в моей компании не откажитесь?

— Нет, Ваша светлость. Почту за честь.

— Ага… — содержательная у нас беседа. И ее «вступительная часть» что-то затягивается. — Вот уже месяц, как мой дом тревожит нечистая сила, — вдруг, взял князь с места в бугор.

— И чем она себя проявляет?

— Чем проявляет?.. Громит мою оранжерею. Бьет горшки с цветами и воет. И то и другое — ночью. Почти каждой.

— Очевидцы происходящего есть?

— Что? — вскинул князь прищуренные глаза. — А-а… Я сам… очевидец. В этом-то все и дело, госпожа Вешковская.

— Я вас слушаю, — подалась я в своем кресле вперед.

— Эта «нечистая сила». Я ее узнал. По силуэту и лицу, когда однажды решил устроить личную засаду.

— И-и?

— Моя дочь…

— Кто?

Мужчина вздохнул, приложив узкую ладонь ко лбу:

— Моя единственная дочь, Малинка.

— А можно узнать…

— Подробности ее кончины?

— Так точно.

— Да. Раз уж я сам вас… сюда пригласил, то, конечно… Она умерла шесть с половиной лет тому назад. Предшествовала этому продолжительная болезнь, лучшими лекарями страны диагностированная, как «крайняя степень меланхолии, перешедшая в глубокую депрессию». А вслед за ней, медленное, но верное угасание жизни.

— Странный диагноз, — потерла я лоб. — А причина «угасания» вам известна?

— Понятия не имею, — скривилась Его светлость. — Совершенно не вижу тому причин. Я купал ее в любви и заботе, заменяя давно умершую мать. Женихов вокруг нее не вилось. Моя дочь их сразу отшивала, а я не настаивал — не хотел ее от себя рано отпускать. Мы много путешествовали по Бетану. И Малинка всегда была жизнерадостна и довольна всем. А тут… — замолчал он.

— Ваша светлость, а подруги у нее были?

— Подруги?.. Нет, госпожа Вешковская. Ее другом, отцом и, если хотите, подругой, был я.

— Ага. Понятно… Давайте вернемся к «нечистой силе». Точнее, к призраку вашей дочери. С чего все началось? Ее появления?

— С чего началось? — передернулся мужчина. — Да как вам сказать?.. Месяц назад. В оранжерее. Я же вам говорил?

— Та-ак… — прищурилась я. — Она это место при жизни любила? Или, возможно, наоборот?

— Ни то и не другое, — отрезал князь.

— Не поняла?

— Я пристроил ее к основному зданию пять лет тому назад, уже после ее смерти. Хотя, Малинка любила цветы. А сейчас вот… — потупил он очи в паркет. — Там растения, собранные со всего континента и есть даже экземпляры совсем экзотические с экваториального архипелага. Я создавал атмосферу по крупицам, весьма увлеченно. И оформлял их, можно сказать, в естественную среду обитания, используя в качестве этого местных идолов, статуи, глиняные сосуды. А теперь вот… Первым делом, как только все началось, я, конечно, пригласил нашего Архиепископа. Но, он отказался освящать оранжерею.

— Почему?

— Как раз из-за… «естественной среды», — буркнул князь.

— Языческих идолов?

— Да, госпожа Вешковская. Идолов. Но, убирать их, не нарушив сами растения, теперь не представляется возможным. Там все так густо переплелось, — глянул он на меня.

— Я поняла, Ваша светлость. Теперь вы мне скажите: чего хотите от меня? Поговорить с усопшей дочерью или просто, чтобы она ушла?

— Я?.. — растерянно выдохнул тот. — Чего я хочу?.. О-ох… Пусть уйдет… с миром.

— Ага… И у меня еще один вопрос: могу я осмотреть весь ваш… дом?

— Да. Конечно.

— Спасибо, — вставая с места, еще раз внимательно глянула я на высокородного отца крайне странного местного призрака…

Странности продолжались…

Сапожник из маленького городка на юге Бередни очень любил свое ремесло. И с ночи до утра долбил молотком по обувной деревянной колодке. Пожилая дама из здешней столицы раз в год возлагала цветы на могилу любимого мужа. Затем звучно рыдала на зависть неискренне скорбящим посетителям кладбища. Маленький мальчик из деревни в северном предгорье до того не переносил склок родни, что, стоило лишь одному поднять голос, стучал в смежную стену избы. Что между всеми ними общего? Они — обычные призраки. Каждый со своей миссией, «неуважительно» оборванной мною в разное время. Давно классифицированной и понятной миссией. Что же касается данного потустороннего «гостя»…

— Княжна Малинка сама ухаживала за ними? — оторвала я сосредоточенный взгляд от подоконника.

Худощавая экономка, стоящая рядом, скосилась туда же — в тонкий бледно-коричневый круг на доске. Один из трех, имеющихся в наличии:

— Близко к своим сокровищам не подпускала. Его светлость их из Тинарры привезли еще ростками. А потом тут такое выросло, прости Господи.

— Понятно, — и как знакомо. Со своей-то «доморощенной садовницей». — А теперь они где?

— Кто?

— Горшки с цветами, что стояли здесь, на подоконнике в ее комнате?

— А-а. Так Его светлость приказали их забрать. Давно уж. Пять лет тому как.

— И куда?

— В свою оранжерею. Куда ж еще-то?

— Ага-а.

— Я могу идти, госпожа? Вы ведь все помещения уже осмотрели?

— Нет. Она и осталась — оранжерея.

Лицо экономки вытянулось и вмиг побледнело:

— Хо-рошо. Вас туда… проводить?

— Чуть позже, — глянула я на закатное небо за окном. И, немного подумав, добавила. — Но, если вы мне кое-что проясните прямо ЗДЕСЬ, ваше личное присутствие ТАМ будет… не обязательно.

— Что вы хотите знать? — живо поинтересовались у меня.

— Самую малость. Вы ведь давно тут на службе?

— Да.

— И усопшую княжну знали хорошо?

— С трех лет, госпожа.

— Ага… Меня интересует период перед самой ее болезнью. Вы его помните?

— Естественно, — хмыкнула женщина и неожиданно смутилась.

Я в ответ… передернула плечами:

— И много было с ней… «странностей»?

— «Стран…» — мельком зыркнула та на дверь. — «Странностей» — не то слово. Вся тогдашняя весна была — одна сплошная «странность».

— И в чем она выражалась?

— А в чем?.. Днями — все как обычно. Его светлость — в трудах, княжна — в рукодельях и чтении. А ночами…

— Что было ночами?

— У нас в то время горничная одна служила. Та еще, блудованка, прости Господи за словцо, так даже она краснела под этой дверью. От охов и стонов за ней. И так — почти каждый Божий день. Точнее, ночь.

— Да неужели? — прищурилась я на настенный девичий портрет. — И кто сей «ночной гость»? Ведь должны же были его засечь после таких… звуковых эффектов?

— Так в том-то все и дело, — перешла женщина на шепот. — Его светлость самолично караулили, и посты выставляли в коридорах, под окнами и по парку.

— И что?

— И ничего.

— Вы хотели сказать: «никого»?

— Да нет, госпожа: что хотела, то и сказала. Потому как обычные ухажеры, перед тем, как в койку к зазнобе нырнуть, в комнату должны войти. А потом из нее выйти.

— А этот, значит, не сюда и не туда?

— Точно.

— Понятно… И сколько сие продолжалось? Всю весну?

— Угу. А потом, как-то враз стихло, и вскоре княжна Малинка слегла. И на этой же самой койке… — со свистом вдохнула экономка. — Так сейчас-то я могу идти?.. Госпожа?

— Что? — оторвалась я от «ложа буйной страсти». — А-а. Идите… И-дите. Моя ж ты мать! — и, профессионально прищурившись, пошла по второму кругу…

Вокруг было сумрачно и до испарины на лбу душно. Во влажном терпком воздухе кружили ночные бабочки и бились в высокие оранжерейные стекла, подсвеченные снаружи парковыми фонарями. А за спиной тихо журчала вода, падающая из раззявленной каменной пасти в прудик. В прудике, под огромными кувшинками, схожими с крутобортыми сковородами, спали перламутровые рыбы…