Воспоминания царицы прервала служанка, известившая о прибытии фараона. Нефертити поднялась из сада в зал приемов – прежде она почти всегда участвовала в деловых переговорах царя с вельможами и давала заслуживающие внимания советы, а на торжественных церемониях царица даже обязана присутствовать. В этот раз ее официального присутствия не требовалось, но опасения за судьбу северных территорий сильно волновали ее, и она решила принять участие в беседе фараона с военачальниками, а заодно напомнить супругу о себе, поговорить с ним.

Войдя в зал, Нефертити сразу же увидела лицо царя, сидевшего в кресле. Он казался сильно утомленным, слушал стоявших перед ним Эйе и Хоремхеба рассеянно. Увидев вошедшую Нефертити, не скрывая досады, спросил:

– Что тебе надо, Нафтита? Мы говорим о деле, которое тебя не касается!

Нефертити, не ожидавшая такого резкого выпада, да еще при посторонних, сдержалась от желания ответить так же и с подчеркнутым спокойствием сказала:

– Великой царицы Обеих Земель касается все, если речь идет о судьбе Египта.

Не давая Эхнатону возможности сказать еще какую-нибудь колкость, она поспешно вышла из зала приемов и направилась в свои покои. Здесь она попыталась успокоиться, вновь предавшись воспоминаниям. И опять припомнились счастливые годы замужества и царствования, проведенные в Фивах.

…Шел уже шестой год правления Аменхотепа-Ваэнры, и к этому времени его отношения со жрецами храмов Амона сильно обострились. Случалось, что и поступки некоторых высокопоставленных вельмож трудно было понять. Визирь, правая рука фараона, иногда позволял себе отдавать распоряжения без совета с царем. Но Аменхотеп еще умел поставить на место слишком самостоятельных вельмож, и царица всячески поддерживала его во всем.

Нефертити припомнился один из приемов послов. День тогда был душный, и носители опахал неустанно работали руками. Придворные дамы, церемонно выстроившиеся по обе стороны от трона, томились от духоты. Вельможи теснились рядом, щеголяя нарядами и украшениями не хуже дам. Слуги послов вносили великолепные ковры и вазы, ларцы, полные золота и драгоценностей, тюки всевозможных тканей, огромные корзины с фруктами… Нубийцы порадовали царя и царицу прекрасными изделиями из слоновой кости и ручным бабуином, который тут же принялся веселить собравшихся, важно расхаживая между вельможами, будто равный.

Когда церемония приношения даров была окончена, царь, обведя взглядом собравшихся, спросил:

– А где послы от пелестов – народов моря? Я ждал их сегодня.

Вельможи замешкались, зашушукались, и тогда церемониймейстер объявил:

– Они отбыли назад, не дойдя до дворца.

Глаза фараона загорелись бешеным огнем, но голос он сумел сдержать, не унизившись до крика в присутствия придворных:

– Они не пожелали явиться ко мне?

Вперед вышел один из молодых военачальников, который нередко выполнял личные поручения фараона:

– Если повелитель позволит…

– Говори, Абдель, – разрешил царь.

Абдель с поклоном сделал несколько шагов к трону и что-то негромко сказал. Царь, уже плохо сдерживая гнев, воскликнул:

– А где он сам? Где визирь? Почему он сегодня отсутствует?

Во дворце запахло скандалом, и Нефертити, желая смягчить остроту ситуации, тихо сказала мужу:

– Эти слова не для ушей придворных.

Царь резко повернулся к ней и через секунду-другую уже более спокойно сказал:

– Ты, как всегда, мудра, царица.

Она улыбнулась в ответ:

– Отпусти всех, а потом поговорим.

Фараон махнул рукой со словами:

– Все свободны, кроме Абделя.

Послы, вельможи, придворные дамы стали выходить из зала приемов, пятясь назад. Когда все вышли, царь спросил Абделя:

– Это верно, то, что ты мне сказал?

– Как то, что солнце всходит на востоке, ваше величество! – ответил Абдель и снова, теперь уже громко, повторил все, о чем ранее негромко сказал царю.

– Ты слышала Нафтита? Визирь посмел повернуть назад послов народов моря только потому, что их дары уместились всего в три сундука! Я и так с трудом удерживаю этот клочок земли. Нам необходимо укреплять морские границы, а он сеет между нами вражду!

– Да, с некоторых пор визирь не выказывает должного уважения к царю, – в раздумье проговорила Нефертити. – Он близко сошелся с Сетом и другими жрецами Амона.

– Каков! – продолжал возмущаться фараон. – Теперь я понимаю, почему он не хочет, чтобы я строил новую столицу и храмы богу Атону. Ему хочется самому верховодить!

В то время пришли тревожные известия с южной границы. Хотя Нубия давно стала провинцией Великого Египта, на нее все еще посягали различные племена из Центральной Африки, донимая разрушительными набегами. Аменхотеп то собирался отправиться в поход, на чем настаивали военачальники, чтобы решительно пресечь набеги, то впадал в транс или отдавался целиком творчеству, сочиняя оды, то ехал посмотреть, как строится новая столица и скоро ли уже можно будет туда перебраться. Его раздражали открытые притязания жрецов и, видимо, пугали тайные действия недоброжелательных вельмож. Он не раз говорил царице:

– Нафтита, я хочу покоя. Скорее бы уже был готов дворец в Ахетатоне. Мы укроемся в этом городе, и никто из моих врагов не посмеет войти в него – четырнадцать пограничных камней и верная стража преградят им путь.

Нефертити и сама уже этого желала. Ей тоже иногда было нелегко строить свои отношения с главными жрецами храмов, которые беззастенчиво прибавляли к своим владениям государственные земли. Однажды, когда царь в очередной раз уехал посмотреть, как строится новая столица, она занялась ревизией дворцового хозяйства, собрала писцов и потребовала полного отчета. Оказалось, что Сет объявил часть плодороднейшего берега Нила, лежащую между храмом Амона и царским дворцом, собственностью храма, а значит своей собственной. И в то время, как Нефертити шла в зал, где ее ждали писцы, Сет появился во дворце. Она пригласила его на беседу.

Царица была в льняном платье, расшитом золотыми нитями. Браслеты на ее руках и ногах сверкали алмазами, изумрудами и рубинами. На голове высилась бело-красная корона, символизирующая власть над Верхним и Нижним Египтом. Нефертити села в кресло. По левую сторону от нее на полу сидели три писца, прикрытые лишь набедренными повязками. Они разложили рядом свитки папируса и пеналы, где хранились кисточки с красками. Писцы готовы были записать любое распоряжение царицы. Но она приказала им раскрыть уже исписанные свитки и зачитать, что записано за храмом Амона.

– Разве здесь значится земля, которую ты недавно объявил своей? – обратилась Нефертити к Сету. – У тебя уже столько угодий, что они похожи на государство в государстве. Или ты и в самом деле намерен поставить свои границы, как шутят некоторые вельможи?

Нефертити явно намекала на чрезмерную самостоятельность жреца, но он и не думал сдаваться.

– Когда-то царь мне их обещал, и я надеялся, что теперь могу назвать эти земли своими… Хотя бы во искупление того унижения, которому он подверг меня на празднике Опет, – ответил Сет.

– Во искупление? Ты намекаешь, что царь перед тобой виноват?

– Не передо мной! Перед богом!

– Но ты сам слышал, что бог-отец повелел богу-сыну, – мягко возразила Нефертити. – Теперь у тебя, как и у всего народа, главный бог тот, кто сидит на этом троне. Или ты считаешь, что у фараона слишком много власти?

– Позвольте мне не отвечать, ваше величество, – Сет пытался выказать смирение, но дерзкий голос его выдавал.

– Нет, уж ты ответь, – не согласилась Нефертити и, заметив, как Сет посмотрел на писцов, повелела им выйти.

– Вам одной могу сказать, – продолжал Сет. – Я выполняю волю фараона: служу богу Атону… даже в своем храме. Но в душе не изменю Амону, которому поклонялись многие поколения наших предков.

– Возможно, ты прав в своей твердости, и я уважаю тебя за это. Но ты не подумал вот о чем: поддерживая царя, ты укрепляешь нашу державу. Много охотников растащить ее. Разве для того наши предки собирали эти земли воедино, чтобы мы теперь позволили раздробить великую страну? Если тебя, как и некоторых вельмож, обуяла жадность, помолись своему богу, чтобы он избавил тебя от этого порока. И запомни: пока я жива, пока жив фараон, Египет будет единым и великим! В этом я целиком на стороне царя!