— Кое-что удалось, — ответил за всех Генрих Петрович. — Но, конечно, хотелось бы больше…

— Это верно! Всегда хочется больше! — заметил Степанов. — Небось, хочется найти какую-нибудь совсем древнюю икону, этак до Рождества Христова. Да?

— До Рождества Христова икон быть не могло, — с улыбкой поправил его Генрих Петрович. — Но, в целом, вы правы, была голубая мечта найти что-нибудь этакое… Главное, однако, на что мы надеялись — разобраться с некоторыми старинными рецептурами и техниками иконописи. Была надежда, что сохранился кто-то, что-то знающий… Но мы таких людей не нашли.

— Однако этим Юшкиным какие-то старинные рецепты были известны, — заметил Степанов. — Откуда, как по-вашему?

— Мало ли откуда, — пожал плечами Генрих Петрович. — Нахватались где-то по крохам. Истинными знаниями они не владеют. То, что они умудрились отравиться — насколько понимаю, когда либо растирали киноварь три часа, как это предписано правилами, либо подогревая и охлаждая её несколько раз — это вполне доказывает.

— При этом, они на вас нацелились — чтобы вам подделки впарить, — сказал Степанов. — Неужели они рассчитывали вас провести?

— Может, и рассчитывали, но это лишний раз доказывает их дурость! — бухнул Артур.

— А с этими рецептами… что бы вы стали с ними делать? — поинтересовался Степанов.

— Ну, очень по-разному они пригодились бы! — ответил Генрих Петрович. — Один из самых важных и трудных моментов в реставрации икон — и вообще картин — подобрать такие краски взамен утраченных кусков, чтобы они старились равномерно, вместе с оригиналом. Чтоб, скажем, оригинальная краска не темнела быстрее, чем восстановленные куски — или наоборот. Когда есть сомнения, что нужную краску удастся подобрать — тогда лучше всего тонировать утраченные куски каким-нибудь неброским цветом, не выбивающимся из основной гаммы, чтобы посетители музея видели — это именно тонировка, и чтобы белые или чёрные пятна не мешали им воспринимать произведение живописи. Но, вы понимаете, когда удаётся восстановить оригинальную рецептуру — это категорически меняет дело! А потом, многие красители, рецепт которых утрачен, использовались и для других нужд. Для радужных изразцов, например… Кстати, упоминавшийся нами шафран с щучьей желчью — иногда рекомендовали брать медвежью желчь — после нанесения на плитку и обжига даёт потрясающий эффект переливчатого золота!

— Постойте… — Степанов остановил его жестом руки. — Вы и в изразцах смыслите?

— Да, кое-что смыслим, — ответил Генрих Петрович. — А что?

— Да есть тут одна идея… Понимаешь, тут многие — ну, что вы называете, «новые русские», хотя какие они «новые», все из советских времён повылазили, новый я один, поэтому и держу поводья — очень полюбили отделывать камины и прочее радужными изразцами, и ещё, желательно, что в картинку складывались, наподобие этих, как его…

— Врубелевских? — подсказал Кирилл.

— Вот-вот, этого самого Врубеля! И, понимаешь, я давно подумывал, чтобы свой цех или мастерскую наладить. Потому что обидно, бляха-муха! — кажется, Степанов хотел употребить выражение и покрепче, но кое-как сдержался. — Они, понимаешь, аж в Ярославль гоняют, где есть очень хорошая мастерская по производству изразцов, а кое-кто и в Сергиев Посад ездит — ну, в Загорск бывший! Я почву прощупывал, но понял: и у Ярославля, и у Сергиева Посада такая крепкая репутация, что, даже если я цех на месте налажу, все равно покупать будут у них — из-за марки, чтоб их, из-за фирмы! Значит, нужен сильный ход, чтобы заказы перешибить — это ж золотое дно! И, скажем, если мы объявим, что я сманил уникального специалиста из Москвы, который древней техникой изразцов владеет как никто — тут-то мы их и перешибём! И Вологодская область будет наша, и Псковская, и Карелия… А то и Санкт-Петербург подомнём! Ярославль, Тверь и Подмосковье взять мы, конечно, не потянем — но ведь все равно неплохо получится! — он пристально поглядел на Генриха Петровича. — Возьмёшься, Петрович, а? Со своими ребятками? Уж за материальной, как говорится, частью я не постою!

— Отчего ж не взяться? — ответил Генрих Петрович. — То, что мы справимся, это я гарантирую. У меня давно была мысль заняться этим делом, да случая не подворачивалось…

— Замётано! — Степанов извлёк из коробки очередную сигару, несколько нервно — от восторгов, видимо, и переполнявших его больших планов — надкусил её кончик, а потом спохватился и раскурил её очень аккуратно — как раскуривают сигары в «Крёстном отце», «Однажды в Америке» и «Бойне в день святого Валентина». — Мы с тобой такое сварганим — всем нос утрём!

Степанов очень легко переходил с людьми на «ты» — только отцу старался до сих пор говорить «вы», да и то периодически прокалывался. Может быть, это наблюдение и заставило меня вмешаться в разговор, хлопнув себя по лбу:

— Нам же надо домой позвонить, что мы в городе задерживаемся! А то паника начнётся, куда мы исчезли!

— Сейчас, сделаем! — Степанов снял трубку и набрал номер. Я обратил внимание, что он не стал сверяться с записной книжкой — выходит, наш номер был одним из тех, которые он знал на память. — Алло? Здравствуй, хозя… Здравствуйте, Леонид Семёнович! — Степанов машинально называл отца «хозяин» с тех пор, как несколько лет отработал его шофёром — я ведь про это упоминал, да? — но при других старался избегать этого обращения, хотя наедине с отцом иначе к нему не обращался. — Всё верно, мальцы у меня, да. Ой, сотворили, сотворили! В частности, двух опасных браконьеров выследили, которые невесть сколько щуки в Удолице извели. Можете хоть сейчас арестовывать или штраф налагать — они в больнице с отравлением лежат, так что далеко не денутся! Впрочем, если скажете, я их по-свойски поучу, чтобы все другие браконьеры усвоили урок на будущее. Не надо по-свойски? Ну, ладно, не буду! Ни о чём не волнуйтесь, я их лично на остров доставлю, прямо к дому! — он положил трубку и подмигнул нам. — Вот все и улажено! На яхте вас домой прокачу!

Тут опять объявился раззолоченный швейцар.

— Эти приехали, с Гришкой и алкоголиком, — доложил он. — Впустить их или пусть пока подождут?

— Давай их сюда! — велел Степанов.

Через минуту появились Гришка и «Толян» — невысокий худой мужичок с осунувшимся лицом — в окружении трёх громил. Увидев Толяна, все художники разом подскочили:

— Он! Это он! Точно, он!

— Кто?! — Захаров — «Толян» — шарахнулся от художников как ошпаренный, с выражением величайшего изумления на лице. — Чего вы на меня бочку катите?

— Слушай, ты! — Степанов вскочил и грохнул кулаком по столу. — Кончай эти фигли-мигли! Надул людей — так не отнекивайся! А то ещё большим идиотом будешь выглядеть, чем ты есть!

— Да я… — Захаров от испуга начал заикаться. — Да я действительно… Ну, не был я у них!.. Или, может, не помню… Хотите, на колени встану?

Он и в самом деле сделал попытку встать на колени, но один из громил удержал его за шиворот.

— Так… — Степанов, прищурясь, поглядел на Гришку. — Что скажешь?

— А что говорить? — Гришка развёл руками. — Подскочил я к нему, думал кое-что узнать. Он только начал в себя приходить — ну, я и взялся его выхаживать, чтоб он хоть лыко вязал и мог ответить на мои вопросы. А тут сперва милиция, потом вы!..

— Твой дружбан — тебе его лучше знать! — бросил Степанов.

— Во-первых, он мне не дружбан, а так… сбоку припёка, — спокойно возразил Гришка. — Во-вторых, я его выхаживал, чтобы добиться наконец, что могло быть вставлено в эту утопленную раму. В-третьих, он в эти дни действительно был в таком состоянии, что может и не помнить, куда ходил и зачем.

— Но шестьдесят рублей он, может, вспомнит? — осведомился Генрих Петрович.

— Шестьдесят рублей? — у Толяна взгляд вдруг прояснился и сделался более осмысленным. — Как же, помню! Я как нашёл их в кармане пиджака, так думаю — ишь ты, заначку заховал, о которой сам забыл! Так это вы мне деньги дали? Я-то… я их оприходовал, и вся недолга!