— Так, так, беды всегда стремятся к горю, как реки и потоки к морю…

Или:

— Будь она трижды проклята, эта дефензива!

Но мало-помалу Петрик всё же понял из рассказа старой польки, что теперь её комната под крышей стала молчалива, как кладбище… Переодетые в гражданскую одежду полицаи ночью увезли панну Ванду в дефензиву, и жизнь дочери висит на волоске, как и всех, кто попадёт в дефензиву.

«Наверно, так называется тюрьма», — решил Петрик.

Старушка очень беспокоилась, как бы хозяин бара пан Тибор не узнал, что панну Ванду арестовали, иначе он сейчас же примет в джаз-банд другую певицу или певца.

— О, Езус-Мария, — качала дрожащей головой старушка, утирая слёзы платочком, — если это случится, мне с дочкой остаётся только одно — открыть газ и отравиться…

Дети содрогнулись от этих слов старой женщины. Ещё слишком свежа была в их памяти страшная картина, когда из квартиры безработного пекаря пожарники выносили посиневшие трупы самого пекаря, его жены и пятерых детей, доведённых голодом до самоубийства…

— Храни вас бог, пани Оскольская, — перекрестилась пани Андрииха. — Мой Владислав не даст вам пропасть…

— Это правда, — задумчиво, совсем по-взрослому вмешался в разговор Франек.

Разумеется, маленький чистильщик не мог сказать, что днём видел старшего брата, и тот велел ему завтра в одиннадцать часов утра ждать на площади Рынок, около бассейна с Нептуном. Владек обещал передать деньги для пани Оскольской. Он уже знал об аресте своей невесты и, как успел заметить Франек, тяжело это переживал.

Едва ли сидящие в комнате могли подозревать, какая отчаянная мысль зародилась в голове Петрика. Юлька, она, конечно, знала, что Петрик очень честный. Он сам никогда не врал и терпеть не мог, когда это делали другие. Но сейчас он решил соврать или, вернее, пожертвовать своей честью ал я спасения жизни невесты Владека и её старенькой матери.

Петрик обманет пана Тибора и скажет, что панна Ванда заболела и просила Петрика заменить её. Он может пару деньков попеть за неё под музыку. Петрик знает уйму всяких-разных песен, в том числе и «О донна Клара», которую всегда исполняет панна Ванда… Если мама узнает, что Петрик наврал хозяину бара, так ей можно сказать: «А разке сам пан Тибор не обманывает своих посетителей?» Обманывает! Это всегда утверждает пани Франческа. Только ей не жаль этих «жуликов-разбойников», которых обманывает пан Тибор. Все они грабят бедных людей… А ещё пани Франческа утверждает, что «крашеная холера» водку разбавляет водой.

Развивая свой план, Петрик как-то совсем позабыл о буфетчице. А ведь ей ничего не стоит прикачать своим кельнерам, и они выпроводят Петрика на улицу, как всегда выпроваживают пьяных.

«Что же делать? — мысленно терзался Петрик. — Ах, да! Мама говорила, что буфетчица — разбойница… И пани Франческа часто говорит, в баре полно «жуликов-разбойников…»

Франек как-то давно объяснил Петрику: разбойники и пираты — одно и то же, только по-разному называются. И Петрик решает, раз это так, надо им спеть пиратскую песню: «Йо-хо-хо, и бутылка рому»

Наспех простившись с друзьями, Петрик мчится в бар.

Выждав, пока стихла музыка, Петрик с сильно бьющимся сердцем, стараясь не смотреть в сторону буфета, где за стойкой с кем-то кокетничала буфетчица, пошёл сквозь густой табачный дым, прямо к музыкантам. Взобравшись по ступенькам, устланным красной плюшевой дорожкой, на подмостки. Петрик поднял вверх худенькие руки и изо всех сил крикнул:

— Пшепрашам, панове![7]

Петрик видел — так делал дядька, ходивший по дворам с гитарой.

В большом зале шум и смех стихают не сразу.

Превозмогая тяжёлое чувство жалости к панне Ванде, её матери и к самому себе, Петрик шагнул ближе к освещённой рампе и промолвил:

— Панове, я знаю много всяких-разных песен… Я вам буду петь… Добре?

— Просим! Про-о-осим! — зааплодировали в зале.

Это, конечно, смутило Петрика, однако он все же запел вечную песню «пиратов».

За ближайшим к Петрику столиком зареготала какая-то пьяная компания:

— Ха-ха-ха-ха!

— Браво! Браво!

Это «браво!» настолько сконфузило Петрика, что у него даже задрожал голос. Он ещё не знал, что «браво!» означает похвалу.

— Мой бог! Куда всемирно известному Карузо до этого певца! Ха-ха-ха! — запрокинув голову, смеялась элегантно одетая смуглянка с ярко накрашенными губами. За столиком с ней сидел большелобый красивый брюнет лет тридцати пяти. Он то и дело выкрикивал громче всех непонятное Петрику «браво!»

Уголком глаза Петрик замечает поднимающегося на подмостки кельнера Яноша Доби.

Петрик бледнеет, зубы его чуть-чуть начинают предательски стучать, но он всё же продолжает петь.

А случается самое неожиданное: красивый брюнет легко взбегает на подмостки, опережая венгерца, и властно говорит:

— Оставь в покое мальчишку! На вот, — при этом он бросает кельнеру целый злотый.

Янош Доби ловко поймал на лету монету, благодарно пробормотал «падам до нуг»[8] и попятился назад.

— Иди сюда, Ян Кепура[9], — подзывает к себе Петрика красивый брюнет. От улыбки узенькая чёрная полоска усов змеится у него над верхней губой.

Думая, что неожиданный покровитель обознался, Петрик счёл своим долгом сказать:

— Меня зовут Петрик…

— Ах, Петрик? Чудесно!

За ближайшими к подмосткам столами захохотали.

— Пан хочет, чтобы я пел «О донна Клара»? — спросил брюнета Петрик.

— А танцевать он умеет? — сквозь смех выкрикнула из зала смуглянка с накрашенными губами.

— Умеешь танцевать? — переспросил брюнет.

Честно говоря, Петрику танцевать никогда не приходилось.

— Фокстрот?

Нет, такого танца Петрик не знает.

— Танго?

— «Танго»? — С опаской, озирается по сторонам Петрик, боясь, что сейчас выскочит курносый бульдог.

— Танцуй, не бойся. Маэстро! — взмахнул покровитель рукой.

Заиграла плавная музыка.

— Ну? Танцуй…

— Знаете, прошу пана, я умею фею танцевать.

В самом же деле никакой «феи» он танцевать не умел. Но однажды он видел (это было, когда девочки устроили во дворе «театр»), как внучка профессора Стефа, из девятой квартиры, танцевала «фею». Совсем не трудно так танцевать.

— А вальс умеешь? — наклонился над малышом брюнет, обаятельно улыбаясь.

Слово «вальс» было новым, непонятным. Всецело полагаясь на своего покровителя, Петрик ответил ему улыбкой и утвердительно кивнул головой.

— Маэстро! — приостановил музыкантов брюнет, — «Сказка венского леса»!

Теперь уже зазвучала совсем другая мелодия, очень хорошая, под неё Петрику захотелось танцевать. Он плавно взмахнул руками и старательно принялся «плясать», иногда опускаясь на одно колено и перегибаясь назад, как это делала «фея» с их двора.

Неподдельное веселье охватило зал.

— Нравится тебе, Ядвига, эта обезьянка? — спросил свою даму брюнет.

— Ты прелесть, Казимеж, — закуривая сигарету, хохотала смуглянка, — с тобою нигде и никогда не скучно.

Покачиваясь на коротеньких ножках и покручивая иссиня-чёрные усы, к стойке подходит пан Тибор.

— Что это за цирк, Магда? — хмурясь спрашивает он буфетчицу.

Но та только одними глазами показала на столик, за которым сидел брюнет с дамой.

— А-а-а, — кивнул хозяин головой и, проглотив налитую буфетчицей рюмку коньяка, удалился в свой кабинет.

На подмостки, где «танцует» Петрик, взобрался подвыпивший владелец большого текстильного магазина. Величественно скрестив руки на груди, едва ворочая языком, он требует:

— Пляши на пузе… пся крев! Ну! Дам пятьдесят грошей… Ну! Пся крев…

На вспотевшем лице Петрика одно за другим отражаются самые противоречивые чувства: удивление, обида и, наконец, возмущение.