— Ты и сама прекрасно знаешь, что было именно так, как я говорю, неблагодарная девчонка! — принялась отчитывать ее миссис Довс, которой в свое время понравилась эта побасенка. — Ты жила без родителей, в грязи и позоре. Когда преподобный взял тебя в свой дом, у тебя ничего не было. И сейчас тоже нет.

Бидди покраснела до корней волос.

Том постарался сгладить ситуацию.

— Прошу простить нас за то, что мы говорили в вашем присутствии на неподобающие темы, миссис Довс. Не знаю, что на нас нашло. Мы просто обсуждали то, что написано в «Аргусе», и, кажется, немного увлеклись.

Вот только пожилую леди было непросто сбить с толку.

— Мои бедные глаза уже не те, молодой человек, но разум по-прежнему острый, — заявила миссис Довс. — Вы оба вели себя словно два безбожных анархиста.

— Это неправда! — вскричала Бидди. — Я пришла сюда, чтобы купить кое-что по поручению миссис Реттрей.

— Вы злословите под носом у своих хозяев. Ты все равно что ударила в спину добропорядочного преподобного Флауэрса! Такова твоя благодарность за проявленное им христианское милосердие?

Бидди заметила в витрине Квини. Та насмешливо ухмылялась. Теперь Бидди убедилась в том, что Квини нарочно направила старуху в магазин «У Топпа», надеясь, что у ее подруги возникнут неприятности.

— Миссис Довс, прошу вас… Мы не хотели ничего плохого… Это просто глупая болтовня, — продолжала уверять вдову Бидди.

— Это заговор против Церкви! Именно этим занимаются анархисты и прочие нигилисты. Они хотят перестрелять добрых христиан, пока те спят в своих постелях.

— Миссис Довс, могу ли я вам помочь? Что желаете приобрести? — очень вежливым тоном, настолько, насколько это было возможно, произнес Том. Одновременно он кивком головы дал Бидди понять, что ей пора уходить.

— Ну… я даже и не помню… Услышанное стало для меня таким потрясением…

— Разумеется. Прошу прощения. — Взглядом он приказал Бидди поторапливаться. — Мы больше не будем. Вы все нам объяснили. Вы имели все основания на нас сердиться. Мы и не заслуживаем лучшего обращения.

Бидди с ужасом взирала на Тома и слушала, что он несет, но он продолжал делать ей знаки, чтобы она ушла. Взяв корзину с продуктами, девушка выскользнула за дверь, очень огорченная тем, как закончился антракт в ее пьесе.

Бидди аккуратно отрезала кусочек свежего белого хлеба без жженых квасцов. Он лежал на почетном месте — на доске в конце кухонного стола миссис Реттрей. В доме преподобного Флауэрса хлеб был в почете. Полтора года службы здесь научили Бидди многому. Теперь она умела, например, красиво нареза`ть хлеб. Для уважаемого и благородного человека вряд ли найдется что-нибудь столь же оскорбительное, как толсто нарезанный хлеб. Рабочий люд уминает огромные краюхи, макая их в растопленный жир. На большее их скудных заработков все равно не хватит. Уважающий же себя муж будет есть только тонко нарезанный хлеб. Бидди положила ломоть хлеба на маленькую тарелочку, а затем размазала сверху полную ложечку варенья. Семнадцать месяцев практики научили ее наносить варенье очень-очень тонким слоем.

Сделав книксен, Бидди протянула тарелочку преподобному Флауэрсу и стала ожидать дальнейших распоряжений. До ужина оставалось еще несколько часов. Около четверти часа назад преподобный выпил чашечку чаю. Бидди нервничала, когда оказывалась с ним лицом к лицу, но понимала, что пастору нужна аудитория, которая будет внимать каждому произнесенному им слову. Сегодняшняя проповедь касалась мельбурнского лета.

— Плохо, хуже всего то, дитя мое, что эта жара оказывает пагубное действие на молодые организмы, — пробубнил пастор, почесывая бакенбарды.

— Да, преподобный.

— Ты со мной согласна? Ну разумеется, ты хорошая девочка. Австралийская жара иссушает, понимаешь ли… именно так… Особенно подвержены этой пагубе молодые… Жара лишает их сил и энергии…

— Да, преподобный, — произнесла Бидди, сжав ладони на животе.

— Именно вследствие этого я испытываю серьезные опасения касательно будущего нашей нации, дитя мое, — откусывая от ломтя хлеба, сказал пастор. — Именно поэтому я не могу разделять безосновательный оптимизм, свойственный нашим соотечественникам.

— Да, преподобный, — произнесла Бидди, не отрывая взгляда от хлеба.

Ей и самой хотелось отрезать от буханки кусок, только потолще.

— Какое будущее может ожидать нацию, чья молодежь напрочь лишена сил и энергии? Они страдают от вялости и лени. Эта нация истощена жарой!

Бакенбарды священника были испачканы абрикосовым вареньем.

— Так оно и есть, преподобный, — сказала Бидди, сжимая в руке нож для хлеба так, чтобы у постороннего наблюдателя не сложилось мнения, будто она намерена вновь отрезать от буханки хотя бы малость. — Я никогда прежде не задумывалась о том, что делает со мной летнее солнце, разве что иногда размышляла о солнечных ожогах, но теперь понимаю… Теперь я и сама тревожусь о своем здоровье.

— Ну, я не имел в виду девушек из рабочего класса, — отмахнувшись от нее, произнес преподобный, — или мужчин. Тебе нечего волноваться. Ты хоть все лето можешь тянуть за собой тачку на солнцепеке, и это не будет грозить тебе ничем, кроме крепких мышц на спине.

Бидди нахмурилась и принялась резать хлеб.

— Нет, только представители высшего класса способны испытывать неудобства, — сказал преподобный, отставляя пустую тарелку и поудобнее устраиваясь в кресле, — будущие лидеры нашей нации. Их эта отвратительная жара прямо-таки опустошает. Каждое последующее поколение будет становиться все слабее.

Бидди зачерпнула на хлеб как можно больше варенья и намазала поверх щедро отмерянного куска. Она уже намеревалась съесть его на глазах у преподобного, но тут встретилась со строгим взглядом миссис Реттрей, возникшей из-за ведущей в коридор двери.

— Бидди! Ломоть недопустимо толстый. Ты что, забыла все, чему тебя здесь учили?

— Ничего страшного, миссис Реттрей, — сказал преподобный, забирая хлеб с вареньем из рук служанки. — Из-за жары я проголодался. Бидди все сделала правильно. Мне сейчас нужен ломоть потолще.

— Хорошо, преподобный, — произнесла экономка. — Пока вы едите, я позабочусь о том, чтобы Бидди больше вам не докучала.

— Я и не докучала… — попыталась возразить девушка, но миссис Реттрей резко оборвала ее.

— Каковы твои обязанности, девочка? — спросила экономка. — Что тебе еще надо сделать, прежде чем придет время подавать чай?

— Украсить веранду к Рождеству веточками зелени, когда их привезут на тележке, — вспомнила Бидди.

— Веточки уже привезли, и Квини уже украсила, — сообщила миссис Реттрей. — Что еще?

— Проследить за гусем?

— Я не начинала готовить. До этого еще целый день.

— Я имела в виду: проследить за тем, чтобы гусь в леднике не протух.

— Бидди! Я терпеть не могу твоего легкомыслия, — заявила миссис Реттрей. — Что еще? Перестань впустую тратить мое и свое время.

— Обдать кипятком и натереть трехпенсовые монетки для сливового пудинга преподобного.[10]— Вот именно. А теперь иди и приступай к работе.

— Да, миссис Реттрей.

Зазвонил колокольчик над входной дверью. Экономка отправилась открывать.

Преподобный Флауэрс уставился на буханку хлеба, но Бидди сделала вид, будто не заметила его многозначительного взгляда. Она повернула единственный кран над рукомойником, желая наполнить водой металлический чайник. Трубы задрожали, издав звук, похожий на кашель…

— Какая жалость! — воскликнула Бидди. — Воды нет.

— Все из-за жары… — пробормотал преподобный.

Бидди едва ли отдавала себе отчет в том, что в голосе миссис Реттрей, стоящей у входных дверей, звучит изумление, близкое к благоговейному страху.

— Мне думается, что мы слишком часто брали воду из запасов, — предположила Бидди. — Такое случается, преподобный. Стоит нам захотеть напиться в знойный день — и вот! Я оставлю кран открытым. Может, со временем из него что-то и польется…