Пастор выразил определенное беспокойство, принявшись дергать себя за бакенбарды.

— Мне бы хотелось принять прохладную ванну…

— Ах, какая жалость! — воскликнула Бидди.

Экономка вернулась, и, заметив выражение ее лица, девушка ощутила, как по спине пробежал холодок.

— Миссис Реттрей… я… я ничего не могу поделать. Последнее время выкачивают очень много воды, — сказала Бидди.

— Помолчи, — произнесла экономка.

Преподобный Флауэрс понял: что-то не так.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Глаза миссис Реттрей сверкали стальным блеском.

— В дверях дожидается ваша прихожанка, преподобный. Она пребывает в ужаснейшем смятении и, как ни неприятно мне вам об этом сообщать, пришла сделать заявление о весьма бесчестном поведении.

— Заявление? — вставая, переспросил пастор. — О каком бесчестном поведении идет речь?

— О неблагодарности, — уточнила экономка.

Бидди почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

— О чем, ради всего святого, вы говорите? Кто ко мне пришел, миссис Реттрей?

Экономка отошла в сторону, впуская наводящую ужас фигуру, облаченную во вдовье одеяние.

— Миссис Довс! — воскликнул преподобный, делая шаг ей навстречу. — О каком бесчестном поведении идет речь? Кто проявил неблагодарность?

Через час из крана тоненькой струйкой потекла вода. Она была коричневатого цвета и пахла серой.

— Единственная причина, по которой чай пользуется в этой стране такой популярностью, заключается в том, что сей напиток способен утаить от нас неприятный цвет жидкости, текущей из наших кранов, — произнес преподобный, принимая из рук миссис Реттрей чашечку подслащенного напитка.

— Лучший цейлонский чай значительно ее улучшает, — согласилась с ним экономка, прихлебывая напиток из своей чашки.

Они умолкли, прислушиваясь к шагам Бидди. Закончив складывать в сумку свои пожитки, она покинула маленькую комнатенку в задней части дома, которую делила с Квини, и теперь проходила мимо кухонной двери. Бидди остановилась и заглянула в кухню, до сих пор испытывая растерянность от того, как быстро ситуация приняла столь плачевный для нее оборот. Но дело сделано, решение преподобного было окончательным. После того что она наговорила, не могло быть и речи ни о каком повышении. Он больше не намерен смотреть ей в глаза или каким-либо иным способом признавать ее существование. Бидди приоткрыла было рот, чтобы сказать что-то в свое оправдание, однако ледяной взгляд миссис Реттрей пригвоздил ее к месту. Девушка промолчала. Стыд из-за случившегося и стремительность, с которой на нее обрушилось наказание, делали какие-либо разъяснения бессмысленными.

Преподобный и экономка сидели неподвижно на кухонных стульях, пока шаги Бидди не стихли. Девушка вышла на свежий воздух, держа в руках небольшую складную дорожную сумку.

На широкой веранде Бидди остановилась и принялась разглядывать рождественские украшения. Следовало признать, что Квини все сделала отлично. Длинные ветви, срезанные с эвкалиптовых деревьев, привезли на тележке с Гейдельбергских холмов. Квини продела ветви в ажурные украшения на опорах, поддерживавших крышу веранды. Выглядело это очень нарядно, а пахло просто чудесно. Вспомнив о счастливо проведенных рождественских праздниках, Бидди едва не заплакала, но она так долго сдерживала слезы, что решила и дальше не унижаться. Откашлявшись, она взяла себя в руки.

Квини вышла из-за угла с метлой в руках — видно, намеревалась убрать упавшие листья. Бидди надеялась, что ее подруга была слишком занята и не смогла подслушать ужасный разговор, имевший место между старой миссис Довс и преподобным.

— Ты надела свою лучшую блузку, Бидди? — спросила Квини. — Ты ее прямо с веревки сняла, что ли?

Бидди провела ладонью по складкам на своей линялой полосатой блузке, гадая, когда еще у нее появится возможность пройтись утюгом по этому самому нарядному из ее предметов туалета. Пуговица на высоком воротничке болталась. Бидди боялась, что она оторвется и потеряется.

Девушка стала сочинять на ходу.

— Я спешу, — сказала она. — Я ненадолго.

— Правда? — удивилась Квини.

— Мне нужно выполнить поручение преподобного.

— А в чем дело?

— Меня отправили к виноторговцу за кларетом.

— В воскресной юбке и шляпке?

Бидди кивнула, хотя все это звучало весьма неправдоподобно. Квини секунд пять взирала на небольшую дорожную сумку у нее в руке, прежде чем добавить:

— Как я понимаю, ужин придется готовить мне одной.

— Нет, не придется, — поспешно заверила ее Бидди. — Я успею вернуться и помогу тебе, как обычно. Вот увидишь. Я скоро приду.

— Ну хорошо, — произнесла Квини не очень уверенно.

Отвернувшись, Бидди почувствовала, что слезы вновь наворачиваются ей на глаза.

— Лучше не отвлекай. Не хочу, чтобы миссис Реттрей спрашивала у меня, почему я задержалась.

Призрак торжествующей улыбки скользнул по губам Квини, и Бидди поняла, что желание стать «девушкой с верхних этажей» у ее подруги намного сильнее, чем у нее самой. Хотя, посылая старую миссис Довс в магазин «У Топпа», Квини не могла представить, к чему это приведет, случившееся ее, без сомнения, только обрадует.

Квини принялась подметать листья. Бидди сошла с веранды и зашагала по садовой дорожке. У маленькой кованой чугунной калитки она обернулась, надеясь, что подруга хотя бы помашет ей на прощание, но взгляд Квини оставался холодным. Петли громко заскрипели, когда Бидди приоткрыла калитку. Девушке стало грустно, когда она поняла: ей больше никогда не суждено услышать этот скрип.

— Бидди! — крикнула Квини, когда калитка закрылась.

Бидди с надеждой посмотрела на нее.

— Ты все придумала или на самом деле идешь купить кларет?

Бидди вздохнула. Надежда развеялась, когда она увидела на лице Квини насмешливую улыбку. Нет, она никогда не была ей подругой. Бидди заставила себя собраться и выпрямила спину.

— Правда. Клянусь, — сказала она и зашагала прочь.

Стоя на противоположной стороне Бридж-роуд, Бидди наблюдала за тем, как покупатели входят и выходят из магазинчика «У Топпа». Мысленно она рисовала себе картины идеального Рождества. В своих фантазиях Бидди была маленькой девочкой, и мама Ида, совсем еще молодая, вела ее за руку к обшитому досками огромному сараю. Лицо холодил вечерний воздух. Ида пообещала, что в сарае Бидди увидит дерево необычайной красоты. И впрямь, войдя в широко распахнутые двустворчатые двери, Бидди узрела очень красивое дерево, установленное на возвышении. Ида назвала его «горным перцем»[11]. Впрочем, дело было не только в красоте самого дерева. Среди его листвы тот тут, то там Бидди заметила венки, сплетенные из разноцветной бумаги, а также свечи, которые зажгли, как только солнце скрылось за горизонтом. Среди ветвей висели небольшие пронумерованные подарки. Каждому ребенку вручили по картонке, на которой были написаны цифры. Когда все было готово, приятный на вид мужчина принялся выкрикивать по очереди номерки, и каждый ребенок, чей номер называли, подходил и получал подарок, висевший на дереве. Бидди достался тридцать второй. Ей подарили миленькую маленькую куклу, сшитую из лоскутков…

Девушке стало спокойнее. Так было всегда, когда Бидди начинала фантазировать, вот только на этот раз подробности, которыми она украшала свое видение, не отличались экстравагантностью, они были вполне тривиальными, а посему она быстро догадалась, что никакая это не фантазия, а воспоминание. Погружаться в прошлое ей не хотелось, однако, если дверь приоткрывается, закрыть ее не так уж просто, и воспоминание норовит предстать перед тобой во всей красе. Бидди вспомнила, как шла вместе с мамой домой, прижимая куклу к груди. Она все время смеялась от счастья. Ида тоже смеялась, а потом внезапно остановилась. Они дошли до перекрестка. Если бы они продолжали идти по той же улице, то добрались бы домой примерно за час. Если же свернуть за угол, то можно срезать путь и оказаться в кровати через полчаса.