— А потом — я уже говорила — пришло избавление. Знаете, как это вышло? Приезжие девицы из отеля стали его подначивать. Местные, правда, пытались отговорить, говорили, что нырять в таком месте — чистое безумие, но он разве станет кого слушать? Ему так хотелось покрасоваться!.. И вот — я смотрела, как он тонул, — и ликовала… Господи, как мог ты такое допустить?

Мистер Саттертуэйт протянул свою сухонькую ладошку, чтобы взять ее за руку, — и она вцепилась в его руку, словно ребенок. Печать прожитых лет словно бы спала с ее лица — и теперь он видел ее милой девятнадцатилетней девушкой.

— Первое время я не могла поверить в свое счастье: дом мой, я могу в нем жить, и никто уже не посмеет надо мной издеваться. Я ведь была сирота, близких у меня не осталось. Как я, где я — никого не интересовало. Что ж, тем меньше проблем! Я осталась жить в этом доме и впервые почувствовала себя здесь как в раю. Поверьте, никогда с тех пор я не была так счастлива и никогда уже не буду. Какое блаженство — проснуться утром и знать, что жизнь прекрасна! Ни боли, ни отчаяния, ни ужаса перед тем, что он еще может сделать. Да, это был настоящий рай…

И она надолго умолкла.

— А потом? — напомнил наконец мистер Саттертуэйт.

— Наверное, человек никогда не бывает счастлив тем, что имеет. Поначалу мне довольно было одной моей свободы. Но постепенно я начала чувствовать себя как-то… одиноко. Меня не оставляла мысль о моем умершем ребенке. Ах, если бы он был жив! В своих грезах я видела в нем то ребенка, то… игрушку. Мне постоянно не хватало чего-то или кого-то, с кем можно было бы поиграть. Я знаю, это звучит глупо и по-детски, но это было так.

— Понимаю, — без тени усмешки произнес мистер Саттертуэйт.

— Как все случилось дальше, трудно объяснить. Просто случилось — и все. В отеле тогда остановился один молодой англичанин. Как-то по ошибке он забрел в мой сад. На мне в тот момент была мантилья, и он принял меня за испанку. Мне это показалось забавным, и я решила его разыграть. Испанского он почти не знал, едва мог объясниться. Я сказала ему, что хозяйка виллы, английская леди, сейчас в отъезде и что она немного научила говорить меня по-английски. В подтверждение я заговорила на ломаном английском. Это было так забавно и так весело, что даже и сейчас смешно вспоминать. Он принялся со мною заигрывать. Мы решили притвориться, что вилла — это наш с ним дом, мы только что поженились и собираемся здесь жить. Я предложила ему приоткрыть одну из дверных ставен — как раз ту, через которую вы вошли.

Ставня оказалась незаперта, и мы прокрались внутрь. В комнате было пыльно и не убрано, но нам было очень хорошо. Мы делали вид, что мы у себя дома…

Внезапно она прервала рассказ и умоляюще посмотрела на мистера Саттертуэйта.

— Все это было так чудесно — как в сказке. И чудеснее всего знаете что? Что это была как бы игра.

Мистер Саттертуэйт кивнул. Он понимал ее, быть может, лучше, чем она понимала сама себя — одинокую испуганную девочку, твердившую себе, что все это просто игра, и ничего, — о чем бы пришлось жалеть, с ней случиться не может.

— Наверное, в нем не было ничего выдающегося. Парень как парень, искал приключений, как все, — но все равно с ним было легко и приятно. И мы продолжали нашу игру.

Она умолкла, снова посмотрела на мистера Саттертуэйта и повторила:

— Мы играли. Понимаете?

Немного помолчав, она продолжила:

— На следующее утро он опять пришел. Я была у себя в спальне и смотрела на него в щель между ставнями. Ему и в голову не пришло, что я в доме. Ведь он думал, что я служанка и живу в деревне. Он стоял в саду и озирался. Накануне он уговаривал меня встретиться с ним еще раз, и я обещала, но на самом деле я и не думала к нему выходить. У него был очень встревоженный вид. Наверное, он волновался, не случилось ли чего со мной. Мне было приятно, что он из-за меня волнуется. Вообще приятно было его видеть…

Она опять помолчала.

— На следующий день он уехал. Больше я его не встречала… А через девять месяцев у меня родился ребенок. Я была на седьмом небе от счастья: оказывается, можно иметь ребенка — и при этом над тобой никто не издевается и не унижает. Я даже жалела, что не спросила имя того молодого англичанина. Я бы назвала сына в его честь. А то ведь несправедливо, думала я: он подарил мне то, чего я желала больше всего на свете, а сам об этом даже не узнает… Хотя, конечно, я понимала, что, скорее всего, он отнесся бы к этому иначе — не так, как я — и что мысль о ребенке вряд ли бы его обрадовала. Я ведь для него была лишь мимолетным развлечением, не более.

— А что ребенок?

— О, это был чудный малыш! Я назвала его Джон… Жаль, что я не могу вам его показать. Ему сейчас двадцать, он учится на инженера. Я люблю его больше всего на свете! Я ему сказала, что его отец умер еще до его рождения.

Мистер Саттертуэйт пристально следил за хозяйкой. Любопытная история, но какая-то словно недосказанная. Всем существом он чувствовал, что должно быть продолжение.

— Двадцать лет — это много, — осторожно сказал он. — Вам не хотелось снова выйти замуж?

Она покачала головой. По загорелым щекам разлился медленный румянец.

— Вам что, хватало ребенка?

Она подняла глаза, и мистер Саттертуэйт с удивлением увидел, что взгляд ее полон нежности.

— Странные вещи происходят на свете, — задумчиво произнесла она. — Очень странные. Наверное, вы даже не поверите… Хотя нет, вы как раз можете поверить. Отца Джона я не любила — во всяком случае, двадцать лет назад. Думаю, я вообще тогда не понимала, что такое любовь. Я, конечно, рассчитывала, что ребенок будет похож на меня. Увы! Ничего от меня в нем не было. Он оказался вылитый отец. И вот — через ребенка — я узнала этого человека, через ребенка полюбила его. И теперь я люблю его и буду любить всегда. Вы скажете, что я просто фантазерка, — но нет! Я его на самом деле люблю. Появись он тут завтра — я сразу узнаю его, хоть мы и не виделись больше двадцати лет. Любовь к нему превратила меня в женщину. Я люблю его, как женщина любит мужчину. С этой любовью я прожила уже двадцать лет, с ней я и умру.

Внезапно она спросила, и в голосе ее слышался вызов:

— По-вашему, я сумасшедшая, что такое говорю?

— Ах, милая вы моя! — сказал мистер Саттертуэйт и снова взял ее за руку.

— Значит, вы меня понимаете?

— Думаю, что да. Но, мне кажется, вы чего-то недоговариваете. Ведь это еще не все? Она нахмурилась.

— Да, не все. А вы мастер угадывать! Я сразу поняла, что от вас ничего не скроешь. Но остального я вам рассказывать не стану — просто потому, что вам лучше этого не знать.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она не отвела взгляда.

«Сейчас проверим, — сказал он себе. — Все нити в моих руках. Я в этом обязательно должен разобраться! Надо только все расставить по своим местам».

Помолчав, он медленно заговорил:

— Думаю, случилось непредвиденное. Ее веки чуть заметно дрогнули, и он понял, что находится на верном пути.

— Да, после стольких лет случилось что-то непредвиденное, — повторил он. Ему казалось, что он осторожно, ощупью пробирается по темным закоулкам ее души, где она пытается скрыть от него свою тайну. — Сын… Это связано с сыном! Ничто другое не взволновало бы вас так.

По тому, как она затаила дыхание, мистер Саттертуэйт догадался, что нащупал больное место. Он сознавал, что выполняет важную, хотя и не очень приятную миссию. Сидящая напротив женщина сопротивляется, противопоставляя ему свою непреклонную волю. — Ну что ж! Мистеру Саттертуэйту, при всей его кажущейся кротости, тоже упрямства не занимать. К тому же ему помогает святая уверенность человека, делающего нужное, важное дело. В его сознании промелькнула презрительная жалость к тем, кому по долгу службы приходится заниматься раскрытием преступлений. Как они выстраивают версии, как собирают улики, докапываясь до истины, как потом радостно потирают руки в предвкушении скорой разгадки… Ему же единственной подсказкой служит страстное стремление его хозяйки утаить истину: чем ближе он к этой истине подбирается, тем заметнее она нервничает.